Сегодня и завтра, и в день моей смерти

Люди, люди... как там, в Московском онкологическом, так и здесь с одного взмаха видишь тех и этих, что одной рукой рванут дверь, другой -полу пальто, сбросят его на почтительные распялки гардеробщика и -- наверх. Им работать, тем... Вот идет он, бедный, с чемоданчиком, в шляпе, бровастый, как наш вождь Брежнев, и уж годы у него тоже для больного вполне подходящие -- двадцать два, двадцать пять. Лоб выпятило -- налицо анамнез. Он здоров, хоть на Невский, хоть в бар, хоть в постель к милой. Но идет, чтоб не выйти.

Вчера Лина привезла выписку из гистологии. Там стояло черным по белому, раскаленным по красному: симпатогониома. Вот как? Сперва доброкачественная симпатобластома. И вдруг, минуя нейробластому, в самое худшее. "Почему?" -спрашиваю. "Видите ли, м-м... раз она так себя повела, значит..." Жалко, конечно, "такая прелестная девочка", да что ж делать, если перст божий указал на нее. Отдай и не греши. Я могу, могу вам отдать дочь, но ЕЕ, Лерочку -- не могу. Слышите -- не могу!! Она мне не дочь, она -- Лерочка. Та трехлетняя бронзовая, которой, рассердившись, однажды пообещал: "Я тебя сейчас так вздую, что от тебя перья полетят!" Помолчала, насупилась и сказала обиженно: "А у меня и

перов-то нету". Вот это я уже отдал -- времени, возрасту, прошлому, так надо, так у всех, но вот эту, эту, бледную, замученную, неведующую, уж эту-то нам оставьте!

-- Доктора Горбатова кто ждет?

Прозевал. И не мудрено: я пытался узнать его по московским своим впечатлениям, но на нем пальтецо, повидавшее не один снег, не одну морось, а шляпа -- что ноябрьская нива. Все опрятно, да бедно. Но лицо, хоть не теплое, зато умное, выдержанное. Я не знаю, каков он в своем черепном деле, но повеяло: не консервная банка, плохо вылизанная, -- человек. "Давайте снимки, бумаги, я отнесу это профессору Невской, заведующей детским отделением". Ох, забыл, забыл, что и здесь уже есть такое. И вам теперь, бедные крошки, в самых злачных местах отведены покои. Только в ресторане "Нева" еще не додумались: взять еще с вас, кроме жизни, нечего.

Вчера говорил с Евой. Серый, неумелый, я боюсь технарей, но когда сквозь шуршание в трубке раздается: "Говорите... Нью-Йорк..." -- чем-то странным, восторженным вдруг проносит вас. А в трубке шуршало, слышалась англосаксонская тарабарщина, и вдруг: "Саша-а? Ой, здравствуй!.. -- Она обещала. В аптеке покупать дорого, муж попробует раздобыть у оптовиков, это вдвое дешевле. -- Сашенька, я сделаю все, что могу. Не волнуйся!"

-- Вы давно ждете? -- женщина в белом подошла к женщине в сером. Женщине с девочкой. --Нет... -- умоляюще и растоптанно вскинулись материнские глаза. И свои я прикрыл: понял. -- Ну, я обо всем договорилась. Можно ложиться... -- улыбается врач, сверху вниз весело поглядывает на девочку.

Так и есть! Ее!.. И теперь замечаю, что такой умненький, высокий лоб выдался гладким бугром. Над правой бровью. Боже мой, девочка... такая же, как ты, доченька, лет семи, восьми. Милое, смышленое личико. "Ведите ее в парикмахерскую. Наголо... -- еще теплей улыбнулась женщина в белом. "Да, да... да, да..." -- оглушенно кивала мать. А девочка, услышав это, вдруг прижалась больным лбом, обхватила мать, кротко, с мольбой подняла лицо: "Мамочка, милая... не хочу".

Вот и все, что случилось. Остальное вы знаете. Мамочка!.. Вот сейчас парикмахер, весело приговаривая да удивляясь (не мальчишка ведь -- девочка) отчекрыжит темнорусые локоны, и уже никогда, никогда никто не увидит их на этой головке, такой умной, такой послушной и славной. Ох, как долго глаза мои вымораживало, сколько видели они ребятишек, замученных, отданных медициной Ей -- попенно, на сруб, но тебя вижу, Девочка, безымянная.

-- Ну, вот... -- очутился вдруг надо мной Горбатов. Очень

доброжелательный, неподпускающий. -- Я все-таки надеялся,

что Антонина Михайловна улучит минутку, но... Она просила

вас прийти с девочкой послезавтра в одинннадцать. -- пожал

руку, и там, на самом донышке его глаз, глубоко-глубоко, как

если б смотреть в удаляющие стекла бинокля, остро и сожалеюще, кончиками гвоздей торчало всеведение: глупый, ты все еще на что-то надеешься.