Сегодня и завтра, и в день моей смерти

Хм, ударные! Эт палк о двух кнцах. Ударные могут такое дать -...тяжело покачал пивной головой. -- Мы ниче не видим, да, Вась? -обернулся к коллеге.

У-м-м... -- густо (и показалось мне с сытой коровьей слюной) промычало оттудова, от окна, над лакированным "Огоньком".

Хотите, седня лжитесь. У вас справка с эпидстанцьи есть?

Нет... -- один глаз на Тамару, другой в карман, где,

смирнехонькая, дремала справка. -- Скажите, а нас будут пускать к ней?

Пскать? Как всех. Два раза в месяц. У нас порядок строгий, да и нужды нет: сестры у нас хршие, врчи тоже... -- хорошо, иронически улыбнувшись, наклонил умную голову.

Ппереглянулись: "Нет?" -- спросила глазами Тамара. "Нет!"

Вышли в коридор. "Мама, ну, что он сказал? Положат меня?" - "Нет, Лерочка", -- решил я. "А куда?" -- то, что надо л о ж и т ь с я, ты уже и сама хорошо знала. "В Педиатрический постараемся". -- "К Зое Михайловне?

А Веточка будет там? И Света? И Люда? А сюда не хотите?" "Нет, -- еще раз представил свежеоштукатуренного Рощина, у которого под сивыми бровями холодно намалеваны два голубеньких цветочка. И Горелов, казавшийся

ребусом, тоже открылся. И, услышав позднее от смежных онкологов про него: "болонка", не стал возражать.

Двадцать лет уже минуло с того дня, двадцать. Боже мой, это сколько ж детей, родителей, судеб прошло через их руки. И каких судеб! Но гораздо позднее, когда уже не было ни тебя, доченька, ни твоей мамы, когда я вручил эту книгу одному онкологу, о котором речь еще впереди - уже в следующем абзаце, он сказал: "А вы знаете, у Горелова такое несчастье - погиб сын. Как он почернел. И я без вашего разрешения дал ему эту книжку. Прочел. И пожал плечами. Но вы правильно о нем, о тогдашнем, все-таки написали".

Можно домой, но еще предстояло найти Кашкаревича, здешнего химиотерапевта; говорили о нем хорошее, и хотелось посоветоваться -- не подключить ли к эндоксану и винкристин. "Видите ли... -- закуривал, отгоняя дым, в котором плавало его хорошо прокопченное, смуглое лицо. -- Вы меня спрашиваете, какие сгедства применять,-- грациозно грассируя, четко, внятно сыпал слова. -- Но что я могу вам сказать, если вы сами не знаете диагноза? Нет... -- решительно отодвинул справки,-- то, что говорят одни, то, что другие -- не мне их судить. Но я как химиотерапевт, должен знать, от чего мне лечить. Установите диагноз и тогда пожалуйста. Поймите: две разные опухоли не могут быть вместе", -- и снова меня удивила улыбка -- как заученно ловко обгоняет она не участвующие глаза.

В коридоре что-то остановило. Ах, вот, фотографии, густо налепленные на стене, в позах, в рабочей обстановке. "Доска почета". Так и есть -- Горелов. И опять резанули извечные "ножницы": правда этой Дощечки, правда нашей беседы. Книга для месткома. Книга для родителей. "Заместитель заведующего детского отделения Горелов во время приема". Ах, как нежно выслушивает он пациентку, девочку лет восьми. Которая еще смотрит так ясно, немученно. Кто она -- больная или муляж, чтобы дать врача в деле? Если ты манекен, девочка, будь счастлива, милая, не давай, ни за что не давай, чтобы этот перегородил пред тобою дорогу. Если же ты... но об этом лучше не думать.

Мы везем тебя в родной институт, о котором когда-то не ведали. Сколько раз на своем самосвале проезжал я мимо него лет десять назад, хоть бы за веко меня дернуло что-то. А ведь были, были и тогда дети, такие же, схожие. И чьи-то родители тоже были, маялись обреченно. По пути заехали к Нине Акимовне. Я остался внизу, в такси, вышли скоро: "Говорит, что ей нравится. Очень",-- хмуро проговорила Тамара. Эх, если б не было той московской биопсии! Но постой, постой, а что если те не правы? Тогда остается бластома. Надо к Соколовскому. Срочно.

С этим хилым росточком и входим под высокие своды тополей-голяков.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ