Сегодня и завтра, и в день моей смерти

Дома было по-мертвому тихо. Все стоит на местах, и не взбитая пыль попряталась в щелях. Солнце лупит в окна, до желтого хруста поджаривает газеты на стеклах, которые -- занавески. Щебет -- птичий, ребячий. И вода, не завинченная, каплет из крана. Прикрутил. Так и там, у тебя на треноге, китайской казнью вызванивает. До сих пор не могу слышать этого.

-- Саша, с собакой все, кажется, утряслось, -- позвонила дочь Анны Львовны. -- Завтра точно скажу, и тогда поедем.

Ну, на радостях дозвонился до Екатерины Яковлевны, обещала (в четвертый уж раз -- обязательно, завтра же!) съездить к цыганам. Я просил ее с легкостью, по закону, найденному для меня одним другом: "Вы хотите, чтобы вам все делали". Да, хочу. Так же, как делаю сам. Как делали ей, без счету, Тамара и Анна Львовна. И вообще я хочу, ох, хочу, хочу, не отмажусь -сделать сам для кого-то, для чего-то, только бы перестали делать для нас. Не хочу, не могу!! Дайте мне самому что-то сделать хорошее для хорошего! Для других.

Позвонил Горлову, сговорились, что к часу привезет на Витебский вокзал гороховую траву. И настой сотворит матушкиными руками.

-- О, а я тебя ищу!.. -- осклабился Белогривый. -- Долго ищешь. Принес? -- Нет, но бабенку ту с Московского видел. Давай гребешок.

-- Точно? -- Как у Аннушки! Через час буду.

Еще бы: "На посуле -- как на стуле: посидишь и пойдешь". Но подсказывало что-то: не обманет. И уже по тому, как, часок спустя, резал наискосок желтую улицу от трамвая ко мне, понял: есть!! "Порядок... отойдем в сторонку. На, возьми гребешок, -- говорил Белокурый, так похожий на молодого Андрея Платонова. Может, тоже сейчас обо мне пишет. А читать будем на том свете -- друг друга. Если он захочет. Я-то его, Платонова, не могу. -- Вот, смотри... только маленькие.

"Покажи... покажи... " -- дрожащими пальцами взял коробок, приоткрыл... обрывок бумажной салфетки и в нем... -- "Осторожней!.."

Ах, черт, тебя только не доставало -- ветер уцепился за рваные бумажные краешки, чуть не сдул их, светленьких, совсем крошечных, но топорщатся, миленькие, шевелятся, чего-то не понимают. И, наверно, тоже думают: за что же? Все, теперь срочно доставить. Но вот-вот должен появиться Лева. Это здорово -- в один день это и гороховый настой. Лину!... Пусть возьмет гостиничное авто, у нее там блат. Позвонил. Нехотя согласилась. Подлетела умытая светло-серая "Волга" с голубой мушкой "Интурист" на лице, хлопнула дверцей, и Лина, еще издали выказывая оттопыренной губой свое отношение, засеменила ко мне.

Ну, давай, давай скорей! Ты думаешь, это так просто -- сорваться с работы! -- Но, заметив р е а к ц и ю, быстро-быстро ладошкой гладнула меня по руке.- Ты совсем мне мозги запарил с этим! Тут эта Екатерина Яковлевна звонила, что завтра поедет. Может, не надо?

Надо! Обязательно!

-- О-у!.. вагон тебе надо. Ну, все? Я взяла у Валечки машину на пол-часа.

Белощекий, щеголеватый водитель отсутствующе глядел прямо перед собой. Выдрессирован на иностранцев. "Куда?" -- не повернув головы, нажал на акселератор. Поросячьим хвостиком завился на сером гладком заду дымок, и растаяли они в сизой городской дымке. "Ну, в добрый час!" - прошептал. А вот и Лева с задранным, как обычно (но, странно, не высокомерно, а робко) подбородком, ищет взглядом по лавкам. "На-те вам!.." -- улыбаясь, вручил мягко похрустывающий газетный пакет с подсохшей травой, бутылку с чайным по виду настоем.

Позвонил Лине. "Все в порядке", -- сказала. Эх, будет ли от них порядок? Может, отягощенные главной мукой, только зря скомпрометируем это единственное лечение. А они еще так нужны человечеству.

Сияющее, как в давние времена, глянуло на меня сверху лицо: "Все в порядке! -- И потише: -- Дала... С хлебом... -- уронила вниз, оглянувшись. И спустя немного бежала ко мне, и крамольные бутылочки рельефно прорисовывались в карманах пижамных зебровых панталон. -- Дала... легко, закатала всех в хлеб". -- "А я травы принес, настоя". -- "Ну-у? Вот какой ты у меня молодец!" -- "Да не я -- Лева". -- "Молодцы... даже если... -отвернулась, слезы стряхнула. -- Я сразу и дам. И если поможет, надо у той, в Мельничном, брать. Спасибо за радио. Лерочка просила тебе передать. Персонально". -- (Дома молча стояла у нас Линина "Спидола", пылилась тончайшим ворсом по черному кумполу, а я наяривал в пункты проката, наконец, достучался, привез). -- "Конечно, "Альпинист" барахло, но детские передачи, известия и погоду можно. И на том спасибо".

Вот и все, полдня прошло, а свободен, как ветер, не знающий куда себя деть. Спасибо, Лина придумала: "Сашуня, у меня была эта... ну, Катерина. Она тебе привезла. Ну, это, это!.." - "Спасибо тебе, еду!"