Сегодня я спасла весь мир

Щёлкает зажигалкой, затягивается и выпускает струю дыма себе под ноги. Я смотрю на губы Антона, и мой рот наполняется слюной.

— Дай мне тоже.

— Обойдёшься. Моя девушка курить не будет.

Сердце так сильно стучит, что отдаёт в ямку между ключицами.

— Твоя девушка, — повторяю я тупо. Антон закидывает руку мне за плечо и продолжает:

— Так вот. Батя мне с детства парит мозги: учись хорошо, не кури, не пей… Но вот в чём прикол. Сам он — ноль без палочки. Техникум кончил и вкалывает на заводе за три копейки, бухает по пятницам, дымит каждый день. Я год назад сижки у него из кармана стырил: интересно было, что да как. Покурил за гаражами, выбросил: гадость! Дома батя такой: от тя воняет, чё, курил? Я ему: да, а что, нельзя? Спасибо за сижки, кстати, из твоего кармана вынул. Он мне по шее и давай базлать: сосунок, как с отцом разговариваешь! А я ему: а как я должен? Хочешь, чтобы не курил, — так сам не кури! Он мне — заткнись, и опять по шее. Вот и поговорили. До сих пор учует — рожу кривит. Ну скажи, разве я неправ? Сам дымит — а мне нельзя. Справедливо?

— Конечно, нет!

Антон закидывает руки за голову и щурится, глядя в небо:

— Когда-нибудь я стану известным. Буду собирать стадионы. Заработаю кучу бабла. Куплю крутую тачку. Уеду за границу. А он… он ещё приползёт ко мне на коленях. Нищий и больной. А я отвечу: «А ну вали! Это за то, что ты меня бил! Теперь мы квиты». — Он затягивается, выдыхает дым и улыбается. — И меня больше никто никогда не тронет. Все будут только бояться.

Меня просто разрывает от боли и сочувствия. Ненавижу его отца! Ненавижу! Разве можно так поступать с собственным ребёнком?

— Это просто ужасно, Антон. Мне так жаль…

— Нечего жалеть. Лучше поцелуй меня.

Я не успеваю сказать ни слова, как он прижимается ко мне.

Но что это? Что происходит? Я столько об этом мечтала — а теперь… Всё не так! Губы слишком мягкие, челюсти — твёрдые, дыхание воняет дымом, язык проникает мне в рот. Хочу отпрянуть, но не могу: он меня не отпускает. Когда же это закончится?

Наконец я вырываюсь и отворачиваюсь. На моём лице, наверно, можно картошку жарить, так оно пылает.

— Ну как? — спрашивает он самодовольно. — Понравилось?

— Я…

Куда же испарилась моя честность? В голове расплывается неловко, затем — неуклюже, но их разгоняет чёткое грубо. Самое правдивое. Я набираюсь духу:

— Да, но… ты знаешь… немного грубовато… Ты бы не мог…

— До тебя никто не жаловался.

Зачем ты так со мной? Зачем впиваешься губами в эту разнесчастную сигарету? Разве она тебе дороже меня? Как всё исправить? Повернись ко мне, посмотри на меня, как раньше!

— Слушай, я… я… это из-за меня, знаешь? — выпаливаю я. — Ты не виноват. Я просто ни с кем не целовалась раньше. Я не знаю, как правильно…

Он отбрасывает окурок и покровительственно улыбается:

— Так я научу тебя.

Может, теперь будет лучше?

Покорно закрываю глаза и приоткрываю рот. Он снова груб, снова прижимается так резко, словно хочет сломать мне челюсть, но я не шевелюсь и молчу, чтобы опять его не обидеть.

— Так что, будешь со мной встречаться? А, Катюша?

***

Я тащусь домой, загребая ногами палую листву. Иду одна: Антон сказал, что у него срочные дела, и пропал.

Как я рада! Наконец он поцеловал меня! У нас всё серьёзно! Я его девушка! Маме всё расскажу. Наверно. А ба — точно нет. Иначе раскудахчется: мол, куда мир катится, в наше время ничего такого не было! Ага, не было… Откуда тогда мама появилась? В аисте нашли или капуста принесла? И Еве похвастаюсь, а она заохает, сделает круглые глаза и потребует подробностей; и Полине похвастаюсь, хоть она опять скривит лицо, будто её тошнит; ну и пусть! Пусть все знают, как я счастлива! Только…

Что не так?

Только…

Давай же. Посмотри правде в глаза.

Только меня внутри словно точит противный червяк.

Я хотела, чтобы всё было иначе. И Ева, которая станет ныть и требовать подробностей, не узнает правды. И я сама себе вру — вру прямо сейчас. Что это было волшебно или типа того. Не было.

Я сворачиваю на Строителей. Прямо передо мной шествует парочка. Он высокий, она пониже. Он обмотан зелёным шарфом, она красным. Он в чёрном пальто, она в клетчатом. Он, нагнувшись, шепчет ей на ухо что-то, наверняка забавное: она смеётся — а я остолбеневаю и теряю дар речи.

Мама?!

Да ладно. Не может быть. Нет, нет, нет. Наверно, это просто знакомый. Или друг. У людей бывают друзья? Просто друзья? Бывают. Почему бы ей не прогуляться со своим…

О нет. О нет! Просто друг кладёт руку ей на плечо! И она не сбрасывает эту руку, а цокает рядом как ни в чём не бывало! Даже… хихикает, как девчонка?!

Предательница! Какого чёрта!

Что это значит? Что вообще такое происходит?

Я торчу посреди тротуара, не в силах двинуться с места, и жду, пока эти двое пропадут с глаз моих. А потом тащусь домой, вливаю в себя чай, вяло переругиваюсь с ба, ползу в свою комнату и обращаюсь к более важным вопросам.

Антон Бакланов был в сети 22 минуты назад

Он поцеловал меня на качелях — и ничего не пишет. Почему? Мог бы хоть спросить, как я добралась до дома, раз не проводил. Неужели ему всё равно?