Сегодня я спасла весь мир

— Херусечка! — Воробушек упирает руки в бока. — Молоко где? Где молоко, я спрашиваю? А? Я тя отпустила на десять минут! А ну дыхни! Когда успел нажраться? Витьку дома оставила, бегаю ищу, а ты тут с какой-то шалавой!

— Да вы что! — Меня разбирает хохот: — Вы думаете, я… Я же…

— Дуру из меня не стройте, вы оба! Она тя напоила? А?

— Викусик… Да чего ты?

— Сил моих больше нет, мать твою итить! — Поворачивается ко мне: — А ты — тебе не стыдно? А? Не стыдно?

И, глядя на моё ошарашенное лицо, разъяряется ещё больше. Замахивается кулачком:

— А ну пошла вон отсюда! Вон! Шалава!

Бьёт меня по плечу, и сигарета, дымясь, падает в лужу с тихим шипом, как убитая змея.

— Викусечка… Я её не знаю! Я не знаю, кто это!

Я разеваю рот, не в силах двинуться с места.

— А ты — давай шагай за мной!

— Она дорогу спросила! Викусик…

— Давай-давай! Куда деньги дел?

Перебранка стихает. Они уходят. Белая крупа сыплется с неба и тает на моих щеках. Я вытираю их и достаю из кармана тополиную фотографию. Мама в изумрудном платье. Папа со мной на руке. Вторая рука за спиной. Я приближаю снимок к глазам. Я наконец понимаю, что он держит. Зелёное пятнышко — это горлышко бутылки.

***

Дома меня встречает тишина. Мама сидит за кухонным столом, вытирая руки полотенцем, и меня не замечает. Я смотрю на её затылок, терзаясь виной.

— Мам…

Она оглядывается — как стыдно и страшно! — бросает полотенце — что она сделает теперь, после всего, что я ей наговорила? — встаёт — накричит? ударит? выгонит из дома? — подходит ближе — назовёт идиоткой? велит катиться к папаше? — молча обнимает, и у меня внутри прорывается плотина. Я рыдаю, прижимаю её к себе, вдыхаю мамин запах — такой родной, похожий на мёд и тёплое молоко. Утыкаюсь носом ей прямо в уютную ямку между плечом и шеей — и впервые в жизни замечаю: у мамы пробивается седина. Это открытие потрясает меня, и я снова плачу: от жалости к ней, от ужаса, что она умрёт, умрёт навсегда.

— Мамочка, прости меня…

— И ты меня прости. — Она отступает, вытирая глаза. — Я знаю, что должна была сказать правду. Всё собиралась с духом. И никак не собралась. Если ты хочешь видеться с отцом…

— Не хочу. — Меня передёргивает. — И я не стану такой, как он. Никогда!

Проходит вечность, и мама трогает меня за плечо — осторожно, будто я бомба и могу взорваться:

— Не расскажешь, что случилось на дне рождения?

Я мотаю головой:

— Не сегодня. Может, в другой раз.

— От тебя сигаретами пахнет, — говорит она, ничего не спрашивая.

Я медлю. Может быть, соврать? Зачем ей знать правду?

— Я покурила. Мне было плохо.

— Помогло?

— Нет. Наоборот даже. Я больше не… Ай!

Я брякаюсь на ковёр, выворачиваю ногу и вынимаю из пальца тонкий прозрачный осколок. На пальце надувается капля крови. Мама молча открывает шкаф, достаёт аптечку и протягивает мне перекись и вату. От её молчания мне ещё хуже, чем от крика.

— Прости за тарелки. — Мой голос усыхает до шёпота. — Я просто свинья.

— Ничего. — Мама усмехается. — Их достаточно осталось. Ещё на пару скандалов хватит.

Я прижимаю к пальцу мокрую вату.

— А почему ты так любишь эти тарелки? Что в них особенного?

— Видишь ли… — Мама задумчиво водит пальцем по губам. — Мне их подарил один очень важный человек.

Я выпучиваю глаза: это что-то новенькое.

— Расскажи!

— Мой одноклассник Денис Пуков. Мы с первого класса дружили. Везде ходили вместе: домой, из дома, гулять, на каток… Нас рассаживали — мы опять садились вместе. На уроках болтали. Весь дневник от замечаний был красный.

— А я-то думала, ты была отличницей, — поддеваю я её.

— Была, — невозмутимо отвечает мама. — И замечания хватала. Одно другому не мешает. Ну вот… Он меня замуж звал. С девятого класса. Я думала — он не всерьёз. Только отшучивалась: «Как я выйду за тебя с такой фамилией? Стану Пуковой? Меня ж задразнят».

Она умолкает. Улыбается, как будто вспоминает что-то невидимое для меня.

— А ты его любила?

— Мы не говорили про любовь. Но это был такой человек… С ним всегда было лучше, чем без него.

— И что потом?

— Потом… — Мама перестала улыбаться. — Я уже с твоим отцом встречалась и тобой была беременна. И тут Денис заявился — с букетом и кольцом.

— Да ну!

— Теперь, говорит, не шучу. Выходи за меня. Фамилию твою возьму, если хочешь.

Ого! Конечно, это была любовь. Никаких сомнений!

— А ты — ты что?

— А что я? Отказала. Где же ты раньше был, говорю. Ревели оба в три ручья. Ничего уж не поделаешь. И вот — подарил сервиз на свадьбу. Будешь, говорит, обо мне вспоминать.

— А когда папа умер… то есть не умер… — говорю я сбивчиво. — То Денис… ты могла бы… ты хотела? Ну, в смысле…

— Да, хотела. — Она не смотрит на меня. — Но Денис уехал в Москву. И погиб.

— Его сбила машина?

Мама кивает и отворачивается. Наверно, ждёт, что я опять взорвусь. Но я молчу. Ещё один обман. Но Денис по-настоящему умер, и её горе было настоящим.