Сегодня – позавчера. Испытание сталью

Больше комментировать было нечего. Эх, дороги, пыль да туман! Правда, тумана не было. Небо было бездонно-голубым. Было жарко. И трясло немилосердно. Хорошо, что боли не было. Но тошнило очень сильно. Терпеть можно, но зачем? Попросил волшебный укольчик — и нет скучной, пыльной, жаркой дороги, душного чрева БТРа, а есть здоровый медикаментозный сон.

Проснулся я сразу и вдруг. Всё то же — духота, жара, раскалённая броня, но нет рёва мотора, лязга гусениц и тряски. Зато много гомона.

— Отставить бардак! — скомандовал я. — Доложить!

— Товарищ майор, двигатель заглох, машина сопровождения пропала. И из нашей машины пропали два человека, — доложил лейтенант ГБ, как самый старший после меня (дохтор не считается).

— Это как — пропали? Вы что, спали, что ли, все?

— Нет, я не спал. Пропали сразу и вдруг. Водила был вот он — и вдруг — нет его. Полностью.

— Полностью? Сразу и вдруг? А второй кто?

— Брасеня нет, — ответил Кадет, — флягу он держал, колпачок закручивал. Я попил, ему отдал — раз — и нет его, как и не было.

Чертовщина какая-то. Как в сказке, чем дальше, тем страшнее. Так, подожди, со мной же есть ещё один, кроме меня, персонаж из разряда «не может этого быть, потому что не может быть никогда». Я — путешественник по времени, Прохор — экстрасенс-целитель, едем мы к нему на родину, к матери — сильнейшему магу, если верить словам Прохора.

— Прохор?

— Тут я, командир.

— Чё происходит? Это же твоя земля?

— Чур мы проехали. Тут бывает так. Обратно поедем, подберём.

— Чё? — искренне не понял я.

Но Прохор не ответил, а воскликнул:

— А вот и матушка! Встречать вышла.

— Ну, так поехали, чего ждать!

С этим вышла заминка. Все, кто мог управлять этим пепелацем, были недееспособны. А дееспособные — не смогли. Лейтенант тыркался, мыкался, наконец, завел заокеанский бронесарай, который потом дёргался, глох.

Только через час мы неспешно покатили на одной передаче. Лейтенант ругался витиевато, но не матерно — «твою пробирку в автоклав на третий режим выжимки!» — и не желал даже пытаться переключить на повышение. Я не выдержал и добавил каноническое:

— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!

Но это мне — смешно. А остальным — просто фраза, не несущая привычного мне шлейфа смысловой нагрузки.

Матушка Прохора, Дарья Алексеевна, оказалась очень отчаянной и ловкой амазонкой — не побоялась и смогла на ходу забраться в наш пепелац, сразу молча стала всех осматривать и ощупывать. А я осматривал её, жалея, что не могу ощупать. А что? Откуда мне было знать, что мама у Прохора такая сказочная красавица? Как в русских сказках принято — правильные черты загорелого лица, пронзительно чистые глаза-изумруды, толстенный канат русой косы свесился через плечо, выцветшая на солнце прядь на лбу, выпавшая из-под платка. Чёрные, не выгоревшие, брови и ресницы, длинные, как опахала. Круть невероятнейшая! И, о да, два высоких кургана, поднимающие сарафан на груди! Блин! Да что со мной?

— Что с тобой? — спросила она меня, накрывая мне лоб ладонью. Совсем не сказочной, крестьянской, сухой и крепкой.

— Давненько я не ощущал подобной красоты!

Она улыбнулась мне. И как она может быть матерью такого лося, как Прохор? Она же совсем молода!

— Всё, воин, отдыхай! Всё худшее уже позади, — сказала она мне.

Я хотел ей возразить, хотел ещё попялиться, совсем по-ребячьи, на неё, но глаза мои сами закрылись, а сознание стало тонуть в облаке сна.

— Проснись, воин, проснись!

Опять этот мелодичный, ласковый голос. Нет! Какой — проснись? Я во сне такую красавицу видел! Как из сказки. Дарья-искусница. А почему — искусница? В каком смысле? Она мастерица в ремесле или вызывать искушение?

Снова этот мелодичный смех. Вот бы его на рингтон телефона поставить или на будильник.

— И в том, и в том мастерица, — меж тем ответил ласковый голос.

Я открыл глаза. А сон — не кончился. Обернулся кошмаром — хуже не придумаешь. И красота неописуемая передо мной вырезом сарафана наклонилась, а я от шеи парализован — ПРИКИНЬ?! Как там говорил Кузя: «Потеря потерь?» Вот уж точно! Видит око, да зуб неймёт.

— Раз душа трепещет — значит, жива. А душа жива — тело оживёт! — заявила мне Дарья и поцеловала меня в лоб. В лоб! Как ребёнка!

Она опять рассмеялась.

— Просыпайся. Сил наберись. Буду тебя править. Это больно. И весьма. Но ты мне нужен в ясной памяти.

Я вздохнул:

— И снова в бой? Покой нам только снится. Вся моя жизнь — боль. Потерплю. Твоя красота даёт мне силу. Что ж Прохор молчал, что у него мамой такая прелестница?

— Ты не спрашивал, — пробасил голос Прохора сбоку, а потом обратился к матери: — Готово.

— Бери его, сынок, неси в жар.

Прохор поднял меня на руки, как ребёнка, будто и не было во мне 180 сантиметров, с лишком, роста и веса, близкого к центнеру. Так же легко понёс. А я напрасно старался глазами поймать силуэт его матери.

Прохор вынес меня на улицу, точнее во двор, заполненный полузабытыми звуками и запахами деревни. Я глубоко втянул носом воздух.

— Хорошо-то как! Как в детстве.

— Так ты тоже деревенский, командир? — удивился Прохор.