Сегодня – позавчера. Испытание сталью

— Вставай! — голос мой был хриплым. Сколько же времени я рта не раскрывал? А зачем? Громозека меня и телепатически слышит.

Не понимает. Вот! Волшебный пендаль опять сработал!

— Веди меня к начкару.

— Ты наш?

— Посмотрим. Давай, топай.

— Винтарь верни!

— А шнурки тебе не погладить? — опять пнул я его. — Спать он на посту вздумал!

Повёл он меня под моим конвоем. Миновали посадку. Просыпающийся народ на аэродроме, суетящийся вокруг накрытых маскировочными сетями самолётов, удивлённо смотрел на нас. А что тут удивительного? Ну, подумаешь, грязный, обросший чувачок в гражданских штанах и немецких сапогах с их коротким голенищем, в немецкой же шинели со споротыми знаками различия, в свалявшемся, дырявом треухе ведет под прицелом немецкого карабина недотёпу из БАО.

Так вот вы какие, «горбатые»! ИЛ-2, легенда.

Нас окружили. Щёлкают затворы.

— С кем имею честь? — спросил я.

Ага, ты, значит, старший из присутствующих. А зачем ты требуешь сложить оружие? Да, пожалуйста! Патронов к карабину уже давно нет. Все расстрелял. Доложил, что этот раздолбай спал на посту.

— И кто ж это тут такой наглый? — спросил ещё один тип. Ого! Целый полковник ВВС!

Я представился, доложил, что сбежал из плена и выходил к своим.

Арестовали меня. Что ж, вполне ожидаемо. Хорошо, бить не стали. Кто такие военнопленные? Враги народа. Я — враг народа!

Враг народа

Я — враг народа! Я — изменник! Как так? Как так получилось? Это же пипец полный! И ничего не изменить! Ничего не исправить!

Эти мысли у меня с рёвом носились по контуженной в очередной раз голове, как болиды «Формулы-1» по кругу стадиона. По кругу. Замкнутому кругу. Из которого нет выхода. Ничего не изменить! Ничего не исправить!

И ничего больше в голову не лезло, кроме этих: «Ничего не изменить! Ничего не исправить!»

Я был в таком состоянии, что ничего не видел вокруг. Это позже я вспомнил, как очнулся под телом Громозеки, как разгребал левой рукой землю — правая была перебита. Как я кровью не истёк?

Вспомнил позже, как обнаружил отсутствие оружия, снаряжения, ремня, берец. Рядом валялись разбитые в хлам керзовые ботинки, как я разрывал гимнастёрку на полосы, как бинтовал грязными лоскутами руку, как обувал эти лоханки — босиком всё одно хуже.

Потом я вспомнил, как прибился к группе из четырёх бойцов ИПТАП, как на нас налетели немцы, как получил прикладом в лицо. Как слышал хруст ломаемого носа, падая в темноту обморока.

Это было потом. А сначала — только беспросветное отчаяние. Ничего не изменить! Ничего не исправить!

Нас, как стадо баранов, гнали в тыл немцев. Больше пяти десятков пленных гнали только трое немцев. С карабинами. И мы, как бараны, шли. Настолько сильно меня пришибло самим фактом моего пленения, что я этого даже не видел. Вот когда надо было бежать! Что, я не смог бы подбить на побег эту группу бойцов? Смог бы. Легко. Но не сделал.

Я понимаю, это выглядит оправданием, но я был не в себе. А потом стало поздно.

Потом нас перехватили «боевые электрики». Как я понял, у СС были не только элитные боевые танковые части, но и вот такие охранные, конвойные подразделения. В общем, конвоиров стало сильно больше. На мотоциклах, с пулемётами, с собаками. Злые. И собаки, и немцы злые, как собаки. Стреляли за малейший проступок. Один споткнулся, не смог подняться — очередь пулемёта. Другой решил, что дурачком быть легче, стал истерически ржать, визжать, что он «не хочет». Чего он не хочет — пояснить он не успел — очередь пулемёта, валятся в пыль и этот «Не хочет», и трое, шедших рядом. Потом, за спиной — скупые добивающие выстрелы.

Нет, я не сгущаю краски. Не нужно мне это. Я не оправдываюсь. Я — враг народа. И готов искупить полностью. Готов. Испить чашу сею, какой бы полноты она не была.