Сегодня – позавчера (СИ)

Не доезжая штаба, нас встретили дивизионные разведчики и забрали пленных. Но я с них стряс расписку в получении «пленных в количестве 31 штуки в приемлемом состоянии». Издеваются, юмористы. Меня высадили у штаба, Школеров повёл колонну к дивизионным складам. Подошёл к часовому, представился, пропустил.

Штаб — это просто изба. Посреди комнаты — стол с картой, телефоны, лампа под потолком и на столе. Народу — не продохнуть. Все разом разговаривают, что-то кричат в трубки телефонов, суетятся. Я аккуратно, чтобы не задели раненую сторону, прошёл к столу. Сидящий у дверей сержант, сквозь дремоту, проводил меня до стола стволом автомата. За столом склонились полковник с двумя орденами и подвязанной рукой, подполковник с тремя орденами и два майора, одного я знал — особист, но он что-то кричал в трубку, не видя меня. Я доложился.

— А, — полковник с интересом смотрел на меня, — так это ты тот самый Кузьмин?

Я пожал плечами. Тот ли я самый?

— Ты вел дозор перед батальоном и бесшумно обезвредил пост на лесопилке?

— Я командовал отрядом разведки батальона и приданными вашими разведчиками. Ребята хорошо сработали, пост удалось обезвредить без шума. Особо отличились старший лейтенант Семёнов и лейтенант Алёшин.

— Так. Ты предотвратил прорыв немцев и уничтожил командную группу батальона? И захватил при этом неповреждённым танк?

— Вы прямо геройства какие-то рассказываете. Не так всё было. Группа Малого, то есть сержанта Чивилёва, захватила дом, уничтожив в нём отделение немцев и открыли из их пулемёта огонь, перекрыв улицу. Но и сами попали под обстрел. Я думал, там, за кустами, пулемёт, обошёл сбоку, кинул две гранаты. А оттуда — танк. Я не знал, что у них там планёрка была. Потом только ребята сказали, что там поленница из трупов.

— А как танк захватил?

— Я его не захватывал. Я его испугался и под ним спрятался. А потом им гранату в открытый люк сунул. Танк захватил сержант Мельников. И вел в нём бой, из его пушки и пулемёта расстреливал врага. Я в это время без сознания был — меня немец застрелил.

— Это как так?

— Вот, смотрите. Пулю сегодня вытащили. А немца этого боец Перунов в плен взял.

— Смотрите, какой скромный старшина. Он ни при чём. Все вокруг — герои, а он один — мимо проходил. Ты и немцев пленных не расстреливал.

— Это сделал я. Они работать не могли. Кормить их не за что. Навоз. Пусть теперь их родня хоронит. Остальные после этого работали, как стахановцы.

— Хорошо поработали?

— Правильно мотивированные немцы… два пленных с лопатой заменяют экскаватор.

— Понятно. И оскорблял при подчинённых вышестоящего командира с угрозами тоже не ты?

Вот тут крыть нечем. Вся моя давешняя отвага и дерзость куда-то испарились, я опустил голову:

— Я. Я не хотел отдавать пленных, майор угрожал меня арестовать.

— И правильно бы сделал! Во что превратиться наша армия если каждый старшина будет делать не так как надо, а как ему захочется? Отдавать он не хотел! Нам нужны сведения о противнике — не хотел он! А я вот хотел тебя к ордену представить, а теперь хочу расстрелять, как саботажника!

— Очень нужен мне ваш орден! Не за ними я шёл на фронт! Себе оставьте! Мне лучшая награда — ребята живые и гора трупов врага. А завтра наградой будет — куча покорёженных сгоревших танков! А меня — расстреливайте! Немец недострелил — свои добьют! Ахренеть! Сведения! Да какие тут на хрен сведения — прёт на нас танковый корпус — вот и все сведения. Завтра мои ребята им танки повыбивают. Со мной или без меня — уже не важно! Я им бронники сделал, воевать научил, как врага убивать — показал, что он смертен и бояться может — показал, как унизить врага — показал! Теперь они немца не бояться. Они готовы! Я свой долг выполнил. Стреляйте!

Я почувствовал, что в глазах моих навернулись слёзы. Обидно!

— Старшина! Отставить истерики! Как барышня кисейная, сцены тут устраиваешь! Кем до войны был?

— Не знаю. Контуженный я. На фронт везли, на станции при бомбёжке контузило. Память и отбило. Как воевать — знаю, а о себе — ничего не помню.

— Контуженный, говоришь? Что ж, похоже. Ну, что будем делать с тобой, старшина?

Я пожал плечами, скривился — грудь прострелило болью:

— Как решите. Обвинения мною заслуженные, готов понести наказание. А отпустите в батальон — буду танки их жечь. И их убивать.

— Какой ты покладистый стал, — сказал особист, — а там что ж так нагло себя вёл?

— Сейчас дело касается меня лично, а там — всех. Себя не жаль, а пацанов — жаль. И мамок их.

— Пострадать за други своя? — хмыкнул подполковник, — а сначала махновцем казался. Анархист?

— Православный русский, — ответил я, — защитник Родины, людей и Веры.

— Ого! — полковник даже откинулся на стуле, — что-то я впервые подобное слышу. Не было такого на моей памяти. Так ты что, верующий?

Я вытащил из-под бинтов крест, показал, спрятал. Полковник нахмурился:

— В особом отдельном батальоне чекистов — верующий. Что-то я совсем перестал что-либо понимать.

— Жаль, комиссар наш в полк поехал. Ему было бы любопытно, — усмехнулся подполковник.