Сегодня – позавчера

– Какой ты покладистый стал, – сказал особист, – а там что ж так нагло себя вёл?

– Сейчас дело касается меня лично, а там – всех. Себя не жаль, а пацанов – жаль. И мамок их.

– Пострадать за други своя? – хмыкнул подполковник. – А сначала махновцем казался. Анархист?

– Православный русский, – ответил я, – защитник Родины, людей и веры.

– Ого! – полковник даже откинулся на стуле. – Что-то я впервые подобное слышу. Не было такого на моей памяти. Так ты что, верующий?

Я вытащил из-под бинтов крест, показал, спрятал. Полковник нахмурился:

– В особом отдельном батальоне чекистов – верующий. Что-то я совсем перестал что-либо понимать.

– Жаль, комиссар наш в полк поехал. Ему было бы любопытно, – усмехнулся подполковник.

– Религия – опиум для народа, – пробубнил особист, – отсюда такое смирение к смерти, бесстрашие и жертвенность?

А особист – кручёный парень! Во, как глубоко смотрит.

– Так то – религия. А у меня – вера. Это разные штуки. Религия – для попов, вера – для Бога и его части в человеке – души.

– Отставить религиозные проповеди! – стукнул кулаком по карте полковник.

– Так что же решим? – спросил подполковник.

– Чёрт его знает! В этом старшине столько намешано! Вроде и герой, а вроде и махновец. Расстрелять – рука не поднимается. Мне бы роту таких старшин – хер бы я от границы отступил, – полковник махнул рукой, отвернулся: – Силантьев, давай чаю!

– Майор, основное обвинение – твоё. Оскорбление вышестоящего, угроза вышестоящему. Тебе решать!

Майор сидел, уставившись в одну точку на столе, сцепив пальцы на руках, казалось, не слышал.

– Майор!

– И не станет ни господ, ни рабов, ни вышестоящих, ни нижестоящих, все равны перед Богом.

– Так, то перед Богом! А мы в армии, – усмехнулся полковник. Почему-то повторив моё «так то…».

Майор как-то странно, отрешённо посмотрел на него, потом вздрогнул, тряхнул головой:

– Так, говоришь, старшина, богоугодное дело делаешь – врага изничтожаешь?

– Так точно! В тяжкий час надо отстоять людей и защитить их от бешеных собак, бесов-фашистов.

– Так. Бог велел тебе прощать?

– Велел.

– Простишь ли ты?

– Немцев? Когда над Рейхстагом красный флаг повиснет – прощу. А вы?

Майор долго смотрел на меня:

– Думаешь, повиснет?

– Знаю наверняка. По-другому – не бывать!

– Только на это и уповаем, – вздохнул подполковник, – и когда же?

– Победа просто так не даётся. Её заслужить надо. По бедам пройти, выстрадать её.

– Неужто мало настрадались?

Я пожал плечами, опять скривился от боли.

– Что-то вас занесло куда-то не туда, – сказал полковник, – вернитесь на грешную землю. Правильно, победу заслужить надо. Майор, оскорблён ты был прилюдно, прилюдное извинение тебя устроит? Ты, старшина, готов извиниться?

– Прошу простить меня, товарищ майор, я не хотел оскорбить вас, задеть ваши чувства. Слова и действия мои были продиктованы необходимостью того момента.

– Во как! И извинился, и правым себя считает! – подпрыгнул полковник, погрозил мне кулаком: – Ну, Кузьмин! Ну что, майор?

– Служи, старшина. Извинения приняты. Но прощен ты будешь, только если завтра перед мостами десять танков встанут навсегда!

– Хотел наградную на тебя писать, Кузьмин, а теперь не буду! Иди! Стой! Продиктуй начштабу, ему вот, фамилии, что ты давеча называл. На них твои геройства раскидаем. Что довольный такой? Награды Родины ценить надо! А ты – «себе оставьте»! Паршивец! Записали? Иди! И на глаза мне больше не попадайся!

Вот так как-то пронесло мимо трибунала. Машины меня уже ждали, ребята нервничали. Сел, поехали.

– Зачем вызывали? – спросил наконец Школеров, все елозил и елозил в нетерпении, пока посты не проехали.

– Просили назвать фамилии наиболее отличившихся бойцов. Мельник, тебя ждёт награда за захват танка.

– Так это же ты захватил его!

– Нет, Мельник, ты. Меня не расстреляли – и то награда. Извинениями обошлось. Добыли чего?

– Патроны, гранаты, бутылки с зажигательной смесью, два ящика снарядов для сорокопяток и ящик – для зениток. Мешок трофейных винтовочных патронов.

– Что отдали?

Школеров притворно вздохнул:

– Все трофейные карабины, три автомата для интендантов и пять десятков винтовок наших, мосинских. И ещё две машины хлама – ремни, кители, сапоги, ботинки, котелки, противогазы. Всё, кроме ботинок – трофейное. Сапоги немецкие ребятам раздали. Теперь даже батальон Свиридова в сапогах.

– В общем, всё барахло ты сбагрил.

– Не всё ещё. Ещё много лишнего – всю ночь возить. Расписок – полная планшетка. Одного боюсь – бросят всё это где-нибудь, а новые части вооружить нечем будет.

– От нас это уже не зависит. Что планируешь делать?

– Сейчас там должны ещё машины загрузить. Поеду сдавать и постараюсь ещё что-нибудь получить. Только теперь поеду на станцию. Там армейские склады, сейчас только узнал. Сегодня ночь будет последней для заготовки.

– Думаешь? Почему? Врят ли они нас за день отрежут.

– Отрезать не отрежут, а простреливать будут уже прицельно. И где складировать всё? Всё не зароешь.

– Думаю, в лесопилке промежуточный склад нужно сделать. Лесом нас сложно обойти, а вот мы туда – отойдём. И лесами будем пробиваться, кто выживет.