Сегодня солнце не зайдет

Владимир понял, что шлюпка не опрокинется, что гребцы работают веслами дружно. И внезапно им овладело ощущение какой-то шальной легкости. Оно уже приходило к нему. Но когда? Владимир напряг память и вдруг отчетливо вспомнил родную речушку, ветлы над водой, степь. И себя с удилищем в руках, которое он сжимал, будто винтовку, воображая себя пограничником. Да, вот такое же ощущение легкости и восторга приходило к нему тогда, и он чувствовал себя ловким, смелым, очень смелым и сильным. И тут же вспомнил он рассказ боцмана про одинокого матроса на тонущем катере. И ему показалось, что сам он и есть тот одинокий матрос, не сдавшийся врагу. И окрыляющее чувство восторга утвердилось в нем, оно распирало грудь, хотелось петь, кричать, но он только сильнее налегал на весло.

А Когана перестало мутить. Шлюпку болтало, встряхивало, качало куда сильнее, чем корабль, но тошнота прошла. То ли от работы, то ли от того, что весь ты напряжен до предела и некогда подумать о том, что тебя, беднягу, укачивает, что у тебя неполноценный вестибулярный аппарат. Коган размеренно налегал на весло и улыбался.

Мичман Зуев увидел его улыбку и, несмотря на то что рядом сидел командир, крикнул:

— Молодец, Коган!

Сеня услышал и заулыбался еще шире.

Шум волн изменился. Где-то невдалеке они разбивались о прибрежные скалы — оттуда доносился приглушенный грохот. И еще какой-то невнятный скрежет.

Вскоре стала видна белая пена прибоя. Место было скалистое, и в любой момент шлюпку могло ударить камень.

Скрежет усилился. Не дальше чем в полукабельтове Лохов заметил странную скалу со строгими очертаниями. Она и скрежетала, эта скала.

— Возьмите чуть левее! — громко, чтобы перекричать грохот, приказал он Зуеву и показал на странную скалу.

— Сейнер! — крикнул в ответ мичман.

Видимо, маленький сейнер заклинило между камней и при накате волн терло об эти камни днищем и бортами.

В это мгновение рядом на скале вспыхнул огонек. И погас. И сквозь ревущий ветер и грохот волн Лохов расслышал слабый крик. Может быть, кричали громко, во всю орлу, но крик едва доносился, и если бы не привычка к шумам моря, Лохов не расслышал бы его. Теперь он знал, что люди покинули разбитый сейнер и перебрались на ближнюю скалу. До нее было недалеко, но вода вокруг скалы кипела, как в котле, волны разбивались о нагромождения камней, откатывались назад, под новые волны. Гребни загибались, и вода с новой яростью обрушивалась на скалы.

— Не подойти! — крикнул Зуев. — Может, на гребне проскочим!

Лохов отрицательно помотал головой:

— Привяжите к линю спасательный круг! Бросим за борт. Авось прибьет!

— Есть! Коган, Федоров! Привязывайте круг. Да покрепче.

Стали крепить тонкий прочный конец к спасательному кругу. Конец лежал на дне шлюпки, свернутый в бухту, успел намокнуть, смерзнуться и теперь скользил в руках. Круг сбросили в воду. Волна накрыла его, понесла, но, не донеся до скалы, завертела, забила на камнях и выбросила назад.

Новая волна ударила в шлюпку, окатила гребцов.

— Держите против волны!

— Есть!

Четверо гребцов налегли на весла. Шлюпка повернулась носом к волне. Коган ведром вычерпывал воду.

Вновь попробовали пустить круг, но свирепый накат, покрутив, снова выбросил его назад.

Тогда Лохов скинул меховую куртку и стал стаскивать сапоги.

— Разрешите мне, — сказал мичман Зуев.

— Не разрешаю. Подтяните круг.

Владимир подтянул круг к шлюпке.

Лохов снял китель.

— Товарищ командир… — начал было Зуев, но Лохов свирепо сверкнул глазами:

— Разговоры! Держать шлюпку. Разобьет.

Зуев молчал. Приказ командира не обсуждают. Но будь он на месте командира — приказал бы любому матросу. А может, тоже полез бы сам?

Лохов неловко перекинулся через борт, схватился одной рукой за круг. Сжал зубы. Ну, держись, море!

А море будто только и ждало Лохова. Оно подхватило его на гребень волны, жадно потащило к скалам, потом на какое-то мгновение придержало на весу, подкатило новую волну, занесло над ним вспененный гребень, ударило сверху, завертело, сдавило, навалилось ледяной тяжестью. У Лохова перехватило дыхание. Он отчаянно заработал свободной рукой и ногами. Хлебнул соленой воды. Почувствовал острую боль не то в плече, пе то в груди… Ослабевшие вдруг пальцы выпустили спасательный круг… Пена хлестнула в лицо. Лохов закрыл глаза. Все. Конец…

Бело-красный круг отбросило к шлюпке, линь ослаб в руках боцмана. Матросы, казалось, окаменели и с ужасом смотрели в шипящую пену.

Владимир, как был, в сапогах и шапке, прыгнул в воду. Восторженное ощущение ловкости и силы все еще не покидало его. Может быть, оно толкнуло его в волны? А может быть, еще что-то, что жило и теплилось в нем с детства? А может быть, просто бесшабашная, безрассудная удаль молодости?