Сегодня солнце не зайдет

Она стояла в дверях, прижимая руки к груди таким знакомым жестом. По щекам ее текли слезы, она не утирала, она даже не замечала их.

— Вера… — позвал Лохов.

Она подошла к нему:

— Я здесь, Алешенька.

Они молча смотрели друг на друга. А тетя Шура ушла, тихонько бормоча себе под нос:

— Вот и хорошо, вот и хорошо…

— Вера, — сказал Лохов.

— Что, Алешенька?

Он не ответил. Он смотрел на ее лицо, на прядку, выбившуюся из-под казенной белой косынки, на глаза, полные слез. И вдруг понял, что он любит и лицо ее, и глаза, и прядку волос. Любит и всегда любил. Просто горе ослепило его…

— Как же… как же ты узнала? — спросил он тихо.

— Я ведь письма твоего ждала… Ждала, понимаешь… Все терзалась, все думала, как ты тут один? И вдруг телеграмма от твоего замполита, от Семенова… Я бросилась на вокзал, потом — На самолет. И вещей не взяла никаких. Я сама буду за тобой ухаживать, врач разрешил.

Много думал «Лохов в эти томительные дни. К нему все еще никого не пускали, но он мысленно вызывал к себе товарищей, сажал рядом с собой на кровать и раз-говаривал с ними. Это когда уходила Вера.

С каждым днем все глубже понимал он, как много потерял за этот тяжелый год и как много нашел в эти последние дни. Стоило теперь Вере уйти, и он начинал тосковать по ней, томиться, как мальчишка. Да нет, даже мальчишкой, когда только начинал ухаживать за ней, так не ждал он встреч и не тосковал так.

Когда она уходила, он сразу начинал думать о ней, вспоминать подробности их жизни в Снежном. Вспоминал дочь, ее тонкие ручонки, звонкий голосок. Боль утраты не исчезла, она стала мягче, печальнее. И впервые он с ужасом подумал о том, что тогда, в те страшные дни, обвинил в гибели дочки жену!.. Даже если Вера сможет забыть, разве сам забудешь это?

Матросы спасли его дважды — и от смерти и от самого себя. Но сколько это стоило ему! Кому «ему»? Опять о себе, все о себе и о себе… Я, мне, для меня… Как болячка сидит это в тебе, Лохов! Лохов ты, Лохов!..

Мысли эти терзали его, но он не отмахивался от них, не гнал. Он понимал, что надо очиститься прежде всего перед самим собой. Чтобы получить внутреннее право сказать: я понял, я виноват. Но сначала — очиститься перед самим собой. Нет судьи грознее, чем собственная совесть, если ее не усыплять грошовыми подачками, если спрашивать с себя по всей строгости.

Однажды в дверь палаты тихонько постучали. Крадучись и озираясь, вошел паренек в госпитальном халате.

— Разрешите, товарищ капитан второго ранга?

Лохов узнал Федорова и обрадовался:

— Входите, Федоров, входите… Что вы озираетесь? Никого нет, жена пошла обедать.

— А я не от жены, товарищ капитан второго ранга. Я к вам который раз пробираюсь — не пускают. А завтра — на выписку. Ребята пишут: умри, а проберись к командиру и разузнай, как здоровье.

— Так и написали?

— Слово в слово. Вот сегодня и дежурю в коридоре с утра. Как вы, товарищ капитан второго ранга?

— Получше. Спасибо. Голова перестает болеть, ну а кости срастутся.

— Срастутся. Очень вас здорово тогда закрутило.

— Слушайте, Федоров, кто меня спас? Я ж подробностей не знаю. Никого ко мне не пускают.

— Матросы, — сказал Владимир и отвел глаза. — Ребята в воду попрыгали.

— А точнее — кто?

— Да сразу и не разберешь, товарищ капитан второго ранга. Спасли — и ладно. Все на границе служим. А как же иначе? Может, вам чего надо, товарищ капитан второго ранга?

— Нет-нет, Федоров, у меня все есть. С вами-то что?

— Ладошку ободрал да синяков немного. Завтра выпишут — и на корабль.

— На корабль? Я, Федоров, тоже на корабль хочу.

— Это понятно. Знаете, товарищ капитан второго ранга, я письмо писал… Домой. Хотел рассказать, как все это было, как мы рыбаков спасали. Написал, а слова не те. Не те слова. Это не передать, что мы пережили… Для меня это на всю жизнь.

В коридоре раздались голоса. Владимир прислушался. Глаза его вдруг смешно округлились:

— Доктор. Пойду, а то попадет.

— Подождите, Федоров. Рыбаки как? Все живы?

— Все.

— Вас как зовут?

— Владимир.

— Передайте привет товарищам, Володя. Скажите, что я всех вспоминаю.

— Передам. Поправляйтесь, товарищ капитан второго ранга.

Лохов протянул руку:

— До свидания, Володя. Спасибо, что зашли.

Через несколько дней к Лохову разрешили пускать посетителей. Первой пришла незнакомая девушка, худенькая, курносая, в казенных шлепанцах не по ноге и в огромном, не по росту, халате.

— Вам кого? — спросил удивленный Лохов.

— Мне товарища Лохова.

— Я Лохов.

— Здравствуйте, — обрадовалась девушка. — Меня зовут Лена Данилова.

Лохов улыбнулся:

— А вы не перепутали чего-нибудь, Лена Данилова? Может, в госпитале есть другой товарищ Лохов? Более знакомый?

— Нет-нет, не перепутала. Я с сейнера. Уж и не знаем, как вас благодарить. Мы сперва жребий тянули, кому идти, потому что все хотят, а потом решили меня пропустить, считают, что вам приятней девушку видеть.

Лохов засмеялся. В палату вошла Вера.

— Вот, Вера, познакомься, это Лена Данилова, она из команды того сейнера. Команда решила, что мне будет приятнее девушку видеть.

— А что, неприятно? — спросила Лена.