Сегодня солнце не зайдет

Он сидел один на задней парте у окна. Ему были видны голые тополя с остатками листвы на макушках, кипящая речка, дорога за ней, освещенная нежарким солнцем. Жужжание класса, объяснения учителя не мешали Володьке думать о своем. Но если кто из учителей, уловив отсутствующее выражение его лица, требовал повторить сказанное, Володька вставал и повторял несколько фраз слово в слово. Помимо его сознания в голове фиксировалось то, о чем говорил учитель.

И вдруг на большой перемене Светка подошла к нему:

— Можно, я с тобой сяду?

Володька покраснел. Надо бы ответить погрубее, но как-то неловко. Да и охоты нет обижать девчонку. Только спросил:

— Зачем?

— В окно глядеть буду. — Светка тряхнула головой, тяжелая золотистая коса послушно перекинулась из-за спины на грудь.

— Засмеют… — сердито сказал Володька. И непонятно было, кого засмеют — его, ее или обоих.

— Ничего, — сказала Светка небрежно.

Володька поджал губы, нахмурился. Потом повел плечами:

— Садись.

Когда прозвенел звонок, Светка перетащила свой портфель на парту у окна.

В классе задвигались было, ехидно зашептались, но появился учитель, и все смолкло.

Володька напряженно слушал, о чем говорил учитель, но, потребуй тот теперь повторить сказанное, Володька не смог бы произнести ни единого слова. Запоминающий механизм в его голове перестал срабатывать…

Шли дни, и класс привык к тому, что они сидят рядом. А потом наступила весна. Стало припекать солнце. Тополя за окном подернулись бледно-зеленой дымкой. Зазеленели и берега реки.

Володька подрался с Лопухом. Пришел к ним в десятый и при всех, сдерживая мальчишеские звенящие ноты в голосе, сказал:

— Если ты еще раз, Лопух, пристанешь к Светлане, я тебя изувечу.

Лопух сперва удивился, потом рассмеялся. Уж очень забавным показался ему Володька. Да и своего достоинства не хотелось ронять. Все слышали, как восьмиклассник угрожал ему, Лопуху!

Он пребольно ухватил Володьку за подбородок и сказал ласково:

— Слушай, семечко, ты с кем говоришь?

Володька дернул головой, вырвался из цепких пальцев:

— Я тебя предупредил, Лопух.

Лопух усмехнулся и вышел из класса. Он отыскал среди гуляющих в коридоре Светку, грубо взял ее за руку, притянул к себе, погладил косу, спросил:

— Как дела, овечка?

Тогда Володька подошел к нему и ударил его наотмашь по лицу:

— Я предупреждал тебя, Лопух.

Ослепленный вспышкой ярости, Лопух бросился на Володьку. Володька не уклонялся от ударов. Сжав зубы он давал сдачи. И в ударах его было не меньше ярости, чем у противника…

Кто-то крикнул:

— Атас!

Дерущихся развели. Учащиеся двинулись по коридору как ни в чем не бывало.

В классе Света заставила Володьку приложить ко лбу ее портфель, точнее, металлическую застежку портфеля. Но вокруг глаза и по щеке все-таки расплылся синяк.

Лопух — это казалось непостижимым — больше не приставал к Светлане.

…Взрыв смеха оторвал Владимира от воспоминаний. Он вздрогнул, посмотрел недоуменно на товарищей.

Сеня Коган запутался в дебрях собственного рассказа, забыл, как звали героя вначале, и, махнув рукой на сюжет, отчаянно и вдохновенно нес веселую чушь.

Владимир закрыл глаза, пытаясь снова вызвать в памяти улыбку Светланы…

Капитана второго ранга Лохова раздражали болтовня матросов и шутки чернявого одессита. А слова «жена», «семья» вызывали чувство щемящей тоски.

Где сейчас жена? Что делает? Впрочем, об этом он запретил себе думать.

Парни торопятся к морю.

А ему оно тоже причиняет боль, будто бередит свежую рану.

Померещилась дочка — Наташка. Так явственно, что еле сдержал готовый вырваться оклик.

Год прошел, а она все видится ему — подвижная, тонконогая, с лукавыми зеленоватыми глазами — живая.

Вот она, подпрыгивая, бежит навстречу, и башмачки ее стучат по деревянной панели. Виснет на шее, легкая, теплая, дышит в щеку…

Приказать бы матросам замолчать!.. Лохов хотел было уйти, но остался. Откинулся на скамейку. Нельзя быть таким нетерпимым. Одессит ни при чем.

К матросам подошел мичман, сказал:

— От травит! Ну и ну!.. — Скомандовал строго: — Становись!

Матросы подхватили вещевые мешки. Привычно стали плечом к плечу.

Мичман оглядел их придирчиво.

— Ходу на катере три часа с лишним. Еще наговоритесь. Напра-во! Левое плечо вперед, шагом марш!

Матросы дружно зашагали, чуть шире, чем надо, расставляя ноги и слегка покачиваясь. Лохов усмехнулся. Этот флотский шик в походочке был знаком ему. Такую походочку привозили новички, чтобы расстаться с нею на море, забыть навек. Потому что после штормовой северной волны ходишь по берегу, как хмельной. Сейчас матросу хочется качнуться, а потом он будет стараться ходить не качаясь, твердо ступая по земле.

Матросы ушли. Лохов посидел несколько минут, рассеянно глядя по сторонам. Поднялся, подхватил чемодан и медленно пошел к пирсу морского вокзала.

У пирса стоял небольшой катер с открытой всем ветрам палубой. На палубе было тесно — всюду матросы; на чемоданах и узлах расположились женщины.

В дверях рулевой рубки стоял небольшого роста мичман — командир катера.

— Здравия желаю, товарищ капитан второго ранга.

— Здравствуйте, мичман.

— С благополучным возвращением.