Сегодня ты, а завтра

Шел шестидесятый год. Три года назад прошел Всемирный фестиваль, и московская молодежь, пощупав и примерив добротные заграничные вещи, выменянные у иностранцев на матрешки и водку, уже не желала одеваться и вообще жить, как родители, воспитанные суровой сталинской эпохой. Когда Эдик попал в Первый мединститут на Пироговке, он поначалу решил, что оказался где-то за границей. По коридорам, взявшись за руки, фланировали девушки, одетые как Одри Хепберн. Проходили парни в пиджаках с широченными плечами, узких брюках-дудочках и узких галстуках. Ухо Эдика улавливало непонятные слова – «фирма», «штатский», «чува», «хилять»... Конечно, в институте было гораздо больше студентов, одетых в обычное советское тряпье. Но для Эдика, только и видевшего в своей несчастной жизни что убогую комнату в коммуналке, телевизор «КВН» с большой водяной линзой у зажиточных соседей, да «Тарзана» в кинотеатре «Ударник», впечатление было полным. Эдик опустил украдкой глаза на свой наряд и увидел потертые брюки фабрики «Большевичка», клетчатую рубашку-ковбойку с аккуратно зашитой дыркой на рукаве и грубые скороходовские ботинки из ЦУМа. Сравнение было явно не в его пользу...

Эдик понял, что у него всего два выхода. Можно было не обращать внимания на «иностранцев», засесть за учебу, стать через шесть лет высококлассным специалистом и тогда уже начать бороться с нищетой. Второй выход казался более привлекательным – завести дружбу с прикинутыми студентами и выяснить, как им удается иметь все это. И по возможности, заняться тем же. Ведь не у всех же, черт возьми, родители дипломаты, внешторговские работники или академики! Эдик так и поступил.

Первой его жертвой оказался Воха Соловьев – вальяжный молодой человек с затуманенным взором – он словно постоянно решал в голове какие-то сложные проблемы. Эдик предположил, что эти проблемы никак не касаются медицинской науки. И оказался прав.

Эдик подошел к Вохе и сказал:

– У меня есть для вас что-то интересное. Не хотите посмотреть?

Воха с трудом отвлекся от своих мыслей и сфокусировал взгляд на Эдике. Вернее, на его брюках фабрики «Большевичка», ковбойке и башмаках. На лице Вохи отразилось удивление, переходящее в высокомерное раздражение.

Эдик не смутился. Он понимающе кивнул:

– На практике был. На овощебазе. Пришлось одеться в старье.

Объяснение вроде бы удовлетворило Воху. Выражение его лица сменилось на вопросительное.

– Посмотрите, – произнес Эдик, расстегивая потрескавшиеся никелированные замочки старенького портфеля.

Это были запонки. Замечательные позолоченные запонки с гранатовыми глазками и тонкой резьбой. Они отличались скромным благородством и нестареющей роскошью. Заметим, что эти запонки были едва ли не единственной ценной вещью, оставшейся в доме Кипариса, не выменянной на масло и не потерянной во время эвакуации. Запонки остались от отца. Эдик ничего не сказал матери. Он шел ва-банк.

Увидев запонки, Воха вытянул свои длинные суставчатые пальцы и попытался схватить вещицу. Глаза его горели нездоровым огнем.

– Хорошая вещь, – говорил он при этом.

Эдик, однако, отвел ладонь с запонками в сторону. Вохины пальцы схватили воздух.

– Сколько? – заинтересованно спросил Воха.

– Обмен, – ответил Эдик, – мне нужно кое-что из одежды.

Воха зачарованно кивнул...

Процесс приобретения хороших шмоток был тогда весьма длительным и сложным. Он требовал множества телефонных звонков, встреч на улицах с последующими хождениями по странным, незнакомым квартирам, примерок с заглядываниями в зеркала шифоньеров и долгих переговоров. Эдику все это было в новинку, и он с удовольствием погрузился в незнакомую доселе жизнь. Между делом, конечно, он достиг своей цели – поближе познакомился с Вохой и его приятелями. Эдик постиг смысл новых слов, среди которых самым главным ему показалось «фарца».

Конечно, Эдик не ошибся. Далеко не все ребята в широкоплечих пиджаках были детьми внешторговских работников и дипломатов. Те в большинстве своем учились в других заведениях. А здесь почти всем приходилось рассчитывать на собственные силы.

Итак, теперь у Эдика был замечательный английский твидовый пиджак и узкие до невозможности брюки. Рубашка сюда полагалась обыкновенная, белая. Правда, чтобы приобрести еще и обувь, запонок не хватило, но Эдик выпросил у матери деньги, заказал у сапожника-татарина модельные штиблеты и решил, что на первое время этого будет достаточно.

И этого действительно оказалось достаточно. Эдик, пользуясь врожденной коммуникабельностью, завязал полезные знакомства, раздобыл денег и вошел в дело. Через некоторое время упорных трудов, беготни с чемоданами по городу, бесчисленного количества звонков и даже одного столкновения с милицией, закончившегося ночным кроссом по переулкам и подворотням, спустя примерно месяца полтора он получил первый доход. И, надо отдать ему должное, первым делом выкупил у Вохи запонки, заплатив двойную цену. Несмотря на свой врожденный эгоизм, мать Кипарис любил и огорчать ее не хотел.