Сёгун

Фудзико что-то запинаясь говорила Марико, ей было не по себе, она была огорчена раздражением, прозвучавшим в его голосе. — Она говорит, вы велели ей идти спать. Она только хотела сказать, что у нас не принято, чтобы жена или наложница спали, пока не спит их хозяин, вот и все, Анджин-сан.

— Тогда пусть она изменит свои обычаи. Я часто не сплю ночью. Просто так. Это морская привычка — я очень плохо сплю на берегу.

— Да, Анджин-сан.

Марико объяснила, и обе женщины ушли. Но Блэксорн знал, что Фудзико не ляжет спать и не уснет, пока он не спит. Она всегда была на ногах и ждала, когда бы он ни вернулся в дом. Иногда по ночам он ходил в одиночку по берегу. Даже хотя он и настаивал на том, что ему надо побыть одному, он знал, что за ним идут и наблюдают. Не потому, что боялись, что он попробует бежать. Просто потому, что у них был обычай всегда сопровождать важных гостей. В Анджиро он был важным гостем.

Временами он терпел ее присутствие. После того как Марико сказала: «Думайте о ней как о скале, седзи или стене. Ее долг — служить вам».

С Марико было по-другому.

Он был рад, что она осталась. Без нее он никогда не начал бы обучение солдат, оставленный один на один со сложностями военной стратегии. Он благодарил ее, отца Доминго, Альбана Карадока и других своих учителей.

«Я никогда не считал, что войны ведутся с хорошими намерениями», — снова думал он. Однажды, когда его корабль вез груз английской шерсти в Антверпен, испанские войска напали на город и все вышли на баррикады и дамбы. Вероломная атака была отбита, испанская пехота обстреляна и отступила. Тогда он впервые увидел Вильяма, герцога Оранского, который маневрировал полками как шашками. Атакуя, отступая в притворной панике, чтобы снова перегруппироваться, снова атакуя, паля из ружей душераздирающими, рвущими уши залпами, прорываясь через строй противников, оставляя их умирающими и вопящими. Запах крови, пороха, мочи лошадей и навоза переполнял вас, дикая фантастическая радость убийства овладевала вами и удесятеряла ваши силы.

— Боже мой, как прекрасно побеждать, — сказал он вслух, сидя в ванне.

— Что, хозяин? — окликнул его Суво.

— Ничего, — ответил он по-японски, — я не разговаривал — я думал, просто думал вслух.

— Я понимаю, хозяин. Прошу прощения.

Блэксорн позволил себе расслабиться.

Марико. Да, она была бесценной помощницей.

После той первой ночи, когда он чуть не убил себя, они ни о чем не говорили. Что было говорить?

«Я рад, что нужно так много сделать», — думал он. Времени думать у него не было, за исключением этих нескольких минут в ванне. Никогда не хватало времени, чтобы все сделать. Имея приказ сосредоточиться на подготовке и обучении, а не на своей учебе, он хотел и пытался учиться, нуждаясь в этом, чтобы выполнить обещание, данное Ябу. Времени никогда не хватало. Вечно уставший и вымотанный к ночи, мгновенно засыпающий на закате, чтобы встать на рассвете и ехать на плато. Обучая солдат все утро, он скудно питался, всегда голодный, всегда без мясного. Потом ежедневно после полудня и до ночи — иногда до очень позднего времени — с Ябу, Оми, Игураши, Нагой, Зукимото и остальными офицерами он разговаривал о войне, отвечал на вопросы о военном деле. Как вести войну, какова война у чужеземцев, и какова она у японцев. На суше и на море. Слушатели всегда что-то записывали. Много-много записывали.

Иногда с одним Ябу.

Но всегда присутствовала Марико — часть его — разговаривала с ним. И с Ябу. Марико теперь по-другому относилась к нему, он больше не был для нее чужаком.

В другие дни заново переписывались все записи, всегда с проверкой, очень дотошной, пересматривались и проверялись опять, до тех пор, пока через двенадцать дней и около ста часов подробных утомительных объяснений не получилось наставление по военному делу. Точное. И смертельное.

Смертельное для кого? Не для нас, англичан или голландцев, которые придут сюда с мирными целями и только как торговцы. Смертельное для врагов Ябу и для врагов Торанаги, для наших врагов испанцев и португальцев, когда те попытаются завоевать Японию. Как они это делали повсеместно. На всех вновь открытых территориях. Сначала приходят священники. Потом конкистадоры.

«Но не здесь, — подумал он с удовлетворением. — Эту страну уже не завоюешь, через несколько лет все, что он им рассказал и чему научил, распространится уже по всей Японии».

— Анджин-сан?

Она поклонилась ему:

— Ябу-ко ва киден но го усеки о конва хитсу тосену то осерареру, Анджин-сан.

Слова медленно проступали в его мозгу: «Господин Ябу не хочет видеть вас сегодня вечером».

— Иси-бан, — сказал он блаженно. — Домо.

— Гомен насаи, Анджин-сан. Анатава.

— Да, Марико-сан, — прервал он ее, тепло воды высасывало из него энергию. — Я знаю, мне бы надо сказать это по-другому, но я не хочу больше говорить сейчас по-японски. Не сегодня вечером. Сейчас я чувствую себя как школьник, покинувший школу на рождественские каникулы. Вы понимаете, что это первые свободные часы с тех пор, как я прибыл сюда?