Сёгун

— Это наше национальное развлечение, — и он рассказал им о скачках, кеглях, травле быков собаками, охоте на зайцев с собаками, охоте с гончими и с хищными птицами, новых театральных группах и каперских свидетельствах, стрельбе, метании стрел, лотереях, кулачных боях, картах, борьбе, игре в кости, шашки, домино и времени ярмарок, когда ставишь фартинг на число и заключаешь пари с колесом удачи.

— Но где вы находите время на жизнь, войну, на любовь? — спросила Фудзико.

— Ну, для этого всегда есть время, — их глаза на мгновение встретились, но он не смог прочитать в них ничего, кроме счастья и, может быть, небольшого опьянения.

Марико попросила его спеть матросскую песню для Фудзико, он спел, и они похвалили и сказали, что это самое лучшее из всего, что они когда-либо слышали.

— Выпейте еще саке!

— О, вы не должны наливать, Анджин-сан, это женская обязанность, разве я вам не говорила?

— Да. Налейте еще, дозо.

— Я лучше не буду. Я думаю, я свалюсь, — Марико усиленно заработала веером, и поток ветра разрушил ее безукоризненную прическу.

— У вас красивые уши, — заметил он.

— У вас тоже. Мы с Фудзико-сан думаем, что ваш нос тоже совершенен, достоин дайме.

Он ухмыльнулся и ловко поклонился им. Они поклонились в ответ. Складки кимоно Марико слегка отошли на шее, обнажив край алого нижнего кимоно и натянувшись на груди, это сильно возбудило его.

— Саке, Анджин-сан?

Он протянул чашку, его пальцы не дрожали. Она наливала, глядя на чашку, сосредоточенно высунув кончик языка между губ.

Фудзико тоже неохотно взяла чашку, хотя и сказала, что уже не чувствует ног. Ее тихая меланхолия в этот вечер исчезла, и она опять казалась совсем юной. Блэксорн заметил, что она не так безобразна, как он считал раньше.

* * *

Голова Дзозена гудела. Не от саке, а от той невероятной военной стратегии, которую так открыто описывали ему Ябу, Оми и Игураши. Только Нага, второй командир, сын заклятого врага, не сказал ничего и весь вечер оставался холодным, высокомерным, жестким, выделяясь характерным для семьи Торанаги крупным носом на худом лице.

— Удивительно, Ябу-сама, — сказал Дзозен. — Теперь я понимаю причину такой секретности. Мой господин оценит это. Мудро, очень мудро. А вы, Нага-сан, весь вечер молчите. Мне интересно и ваше мнение.

— Мой отец считает, что необходимо учитывать все военные возможности, Дзозен-сан, — ответил молодой человек.

— А ваше личное мнение?

— Я послан сюда только повиноваться, наблюдать, слушать, и учиться. Не высказывая своего мнения.

— Но как второй командир — я бы сказал, как знаменитый заместитель командира — вы считаете, что этот эксперимент получился удачным?

— На это вам могут ответить Ябу-сама или Оми-сан. Или мой отец.

— Но Ябу-сама сказал, что сегодня вечером каждый может говорить свободно. Что здесь скрывать? Мы же все друзья, не так ли? Сын такого знаменитого отца должен иметь и свое мнение. Да?

Глаза Наги насмешливо сузились, но он ничего не ответил.

— Можно говорить свободно, Нага-сан, — сказал Ябу. — Что вы думаете?

— Я думаю, что при неожиданности эта идея позволит выиграть одну схватку или, может быть, одну серьезную битву. Учитывая внезапность. Но потом? — голос Наги стал ледяным. — Потом все стороны станут использовать ту же тактику и бессмысленно погибнет огромное количество воинов, подло убитых людьми, которые даже не знают, кого они убивают. Сомневаюсь, что мой отец на самом деле одобрит их использование в настоящей битве.

— Он сказал это? — сразу спросил Ябу, забыв о Дзозене.

— Нет, Ябу-сама. Таково именно мое мнение, конечно.

— Но мушкетный полк — вы не одобряете его? Он вам не по душе? — мрачно спросил Ябу.

Нага взглянул на него плоскими глазами рептилии:

— При всем моем к вам уважении, раз уж вы спрашиваете мое мнение, да, я нахожу это отвратительным. Наши предки всегда знали, кого они убили или кто их победил. Это бусидо, наш кодекс, кодекс воина, кодекс настоящего самурая. Всегда побеждает настоящий мужчина. А теперь? Как вы докажете своему господину свою доблесть? Как он может наградить за мужество? Стрелять — это смело, но также и глупо. Где здесь особая доблесть? Пушки против нашего кодекса самураев. Так воюют чужеземцы, так воюют крестьяне. Вы понимаете, что даже мерзкие купцы и крестьяне, даже эта, могут вести такую войну? — Дзозен засмеялся, и Нага продолжал даже еще более напористо: — Несколько сумасшедших крестьян могут убить любое количество самураев, только лишь имея достаточное количество ружей! Да, крестьяне могут убить любого из нас, даже господина Ишидо, который хочет сесть на место моего отца.

Дзозен не сдержался: — Господин Ишидо не хочет захватывать земли вашего отца. Он только стремится защитить империю, сохранить ее для законного наследника.

— Мой отец не угрожает господину Яэмону или государству.

— Конечно, но вы говорили о крестьянах. Господин Ишидо был когда-то крестьянином. Я тоже был крестьянином. И ронином!