Сейчас и на земле

Да, Джимми, и да хранит тебя Бог от этого ужаса. Потому что сейчас я тебя люблю. Я надеялся, что ты подохнешь там, на нефтепроводе. Я взял твои деньги, потому что полагал, что тебе будет стыдно, если я не возьму, а в результате ты сделал так, что стыдно было мне. Я думал, что ты негодяй, растленный до мозга костей; грязный маленький подонок, держащийся на поверхности благодаря своему ничтожеству. Ты вернулся, и я еще сильнее замкнулся в себе...

Я хотел поговорить с тобой, папа. Я хотел поговорить с тобой о своих рассказах.

Теперь-то я это понимаю; я никогда не понимал тебя, да и не очень хотел понять. Столько надо было сделать и... Но ты вернулся. Все поехало по новой. А потом ты пришел и рассказал о журнале, о том, что идешь в колледж...

И тут ты уделал меня, папа. Ты стоял перед пустым запертым домом без копейки в кармане – или с медным грошом, – и на твоей физиономии блуждала улыбка. А мы уезжали.

Вот тогда мы наконец поняли друг друга. На двадцать лет позже, чем надо. Это была не твоя и не моя вина. Обстоятельства сделали нас слишком разными, и мы слишком долго притирались друг к другу... Да, а потом ты женился и поселился в Оклахоме, а я там работал швейцаром. И это было все равно что начинать жизнь сначала. Почти, но не совсем. Те вещи, о которых я хотел сказать тебе, были интересны, но я утратил веру в них и так и не смог вернуть ее. Я был весь во власти сомнений и не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, мне приходилось думать, прежде чем говорить, потому что столько слов было осмеяно и подвергнуто глумлению. Я видел, как тебя передергивает, когда я заговариваю, и я стал меньше говорить. Я стал медлителен в ходьбе, и вот я...

Па...

Но вообще все было хорошо. Даже не могу сказать, как хорошо, как я ценил это. Мы сидели, бывало, в твоей квартире по вечерам, и я закрывал глаза, а Джо карабкалась ко мне на колени. А Роберта делала вид, что не замечает, когда я называл ее мамочкой, а Джо Мардж, ну а ты, само собой, так и оставался Джимми. Голос у тебя был такой хрипловатый, а ты такой большой, но у мальчика голос и должен быть хрипловатым, а сам он должен быть большим. А потом, позднее – много лет спустя, мы ходили гулять с Джо. Мы гуляли и разговаривали...

Джо буквально боготворила тебя, папа. Когда она узнала, что ты умер, она стала сама не своя. Она сейчас с Робертой. Хотел бы увидеть ее? Джо! Роберта!

А мы – мы гуляли и разговаривали...

Только один из нас мог ехать, папа. Я продал рассказ, но денег хватало только на одного. Вот почему я не поехал. Не потому, что я стыдился, ненавидел тебя за прожорливость...

А мы разговаривали и...

Я не хотел так говорить о Мардж. Теперь я знаю. Я знаю теперь об уроках на скрипке. Знаю, зачем ты... Папа!

А мы...

Подожди, папа! Семьдесят лет и тридцать пять лет, а мы так и не поговорили, а уже идут Джо и Роберта, а я хочу...

А...

Папа! ПАПА!.. О Господи, еще минутку...

* * *

– Иди спать, милый. Хочешь, сделаю тебе глоток виски? Немножко. Выпьешь и ляжешь спать.

– Папа был здесь. Он со мной разговаривал.