Сэйв

Уже после первого же матча один из друзей узнал, что его друг спит с его женой. Оглушительный скандал обрушился на «Пингвинов». Часть товарищей не знали, чью сторону занимать в конфликте, ведь привязались к ним обоим. А другая часть сразу же последовала за тем, которому изменили, осуждая друга-предателя.

Спустя несколько дней были созданы «Ракеты». И уже в новом сезоне любительской хоккейной лиги обе команды вышли на лед.

И матч стал началом противостояния между этими двумя клубами. Их соперничество привело к тому, что каждый из друзей ставил перед собой цель победить другого. Один – чтобы отомстить за то, что увели жену. А другой – за то, что тот развалил «Пингвинов».

С каждым годом противостояние между командами лишь усиливалось, а на дерби собиралось такое большое количество зрителей, что скоро весь город был разделен на две половины.

Когда обе команды стали частью НХЛ, положение лишь ухудшилось. Их фанаты то и дело избивали друг друга перед матчами, а иногда и во время них. Накал страстей на льду тоже зашкаливал. У каждого из клубов был свой тафгай, который обязательно вырубал одного из игроков под ликование трибун.

«Ракеты» и «Пингвины» – как Капулетти и Монтекки современности. И с этим ничего не поделать.

Без шуток, в анкетах жителей Нью-Йорка в «Тиндере» есть графа «За какой хоккейный клуб вы болеете?». И поверьте, даже если на фотографии девушка вашей мечты с большими голубыми глазами, светлыми волосами и зачетной грудью, да еще и собачница, как и вы, мэтча не случится, если в этой графе «Пингвины», а ваше сердце отдано «Ракетам».

Теперь вы понимаете, насколько все происходящее серьезно?

И что все куда глубже, чем на первый взгляд?

Это не то, что вот вы любите красный лук, а я люблю лук-порей, и теперь нам нельзя дружить из-за этого.

Здесь все гораздо, гораздо, гораздо сложнее.

Вот почему я так боюсь рассказать Мэттью. Уже вечером он выйдет на лед. И будет защищать ворота команды-противника. В то время как я буду стоять за спинами игроков, атаки которых он будет отражать целую игру.

Сегодня важнейшее дерби. И я не должна отвлекать Мэттью от боевого настроя. На льду он должен быть собран и полностью сконцентрирован на защите ворот. Я не могу себе позволить отвлекать его накануне матча. Только не сегодня. Только не так.

Он не должен узнать, что я из «Ракет».

До игры точно.

Прохожу мимо него и сажусь на диван в позу йога.

– Объяснишь, что с тобой? – садится он рядом.

– Мой отец был хоккеистом, – тяжело сглатываю я.

– И тебя… тебя триггерит то, что я тоже хоккеист?

Пожимаю плечами.

– Просто это… неожиданно. Навеяло воспоминания о нем. Отец был просто потрясающим. – Улыбаюсь. – И на льду все его уважали. Он будто был создан для этой игры. Когда он выходил на лед, трибуны взрывались аплодисментами. Его сила, мощь и скорость сражали наповал каждого на ледовой арене. С самого детства я наблюдала за ним, сидя на трибуне. Радовалась его забитым шайбам и победам. Я была влюблена в хоккей только благодаря ему. А когда отца не стало, хоккей – это все, что осталось от него. И вообще единственное, что для меня по-настоящему важно.

Мэттью хмурит брови.

– Звучит паршиво. Я сожалею.

– Все в порядке. Прошло много лет, но мне все еще иногда сложно это принять.

– Понимаю. А я никогда не знал своего отца. Меня растила мама. Как это обычно бывает у матерей-одиночек, она не теряла надежды найти любовь. Сначала всякий раз, когда она плакала, мое сердце сжималось. Иногда я чувствовал злость. Иногда, когда ухажеры оказывались жестокими, – беспомощность. Я проживал целый калейдоскоп эмоций, которые сменяли друг друга так же быстро, как ухажеры матери. Со временем я перестал чувствовать. Просто настолько устал от всего этого, что стал безэмоциональным. Привык к бесконечным мужикам в нашем доме и маминым слезам. Хоккей – единственное, что позволяло мне что-то чувствовать. Я выходил на лед, и в крови сразу же начинал бурлить адреналин. Сердце стучало как бешеное каждый раз, когда в меня летела шайба. Радость ликования охватывала от каждой пойманной мною шайбы. Гул болельщиков на трибунах подключал азарт. Мои глаза горели. Когда я появлялся на льду, я снова чувствовал. Но после смерти матери даже на льду я вдруг стал ощущать лишь пустоту внутри. Я был уверен, что хоккей – единственное, что у меня есть. Но правда в том, что я уже не тот мальчик, который жил им.

Потрясенная, подаюсь вперед, обхватив руками его шею, и сажусь на него, оседлав бедрами.

– Каждый раз, когда я оказываюсь на льду, я думаю, сколько эмоций мог прожить рядом с ней. Но меня не волновали ни ее слезы, ни ее радость, ни ее боль. Ничего. Я закрылся от нее, полностью растворившись в хоккее.

– Не вини себя за это, – шепчу. – Она гордилась тобой?

– Да. Всегда приходила на мои игры.

– Значит, хоккей вовсе не отбирал у тебя ее.

– Возможно, но все слишком сложно.

– Это жизнь. А мне хоккей, наоборот, подарил многое. Знаешь, когда я оказываюсь у ледовой арены, ее запах напоминает мне о родителях. Я не знаю, как это объяснить, но я до сих пор помню, что отец пах так же. – Я улыбаюсь.