Секира и меч

Взбираясь на очередной холм, с надеждой смотрели вперед. Где же этот город Никея?..

Глеб, Волк и Щелкун оказались покрепче многих. Выносливости их можно было подивиться. Хотя, дети земель северных, они были непривычны к жаре. А Васил едва передвигал ноги. Он шел, поддерживаемый побратимами, и проклинал тот день, когда решился покинуть родные места и отправиться в этот поход.

Лошадей, изнуренных бескормицей и зноем, берегли, вели в поводу. Бросали на дороге повозки.

Раза два или три видели, как мелькнули вдали какие-то всадники. Рассмотреть их не удалась — те были слишком далеко и слишком быстро скрылись.

Уныние царило в рядах крестоносцев, и, чтобы поднять их дух, Петр Отшельник то и дело затягивал гимны. Голос у него был жесткий, громкий. Далеко слышалось пение монаха:

Приидите, поклонимся, верные,

Человеков Спасителю кроткому,

Сыну Божию благоутробному,

Властодержцу, терпеньем обильному, —

Кого силы величат небесные,

Кого хоры поют бестелесные,

Языками своими огнистыми,

Голосами своими немолчными

Трисвятое гласят песнословие

И победное молвят хваление:

Восславляют Отца безначального,

Сына, купно со Духом совечного,

Нераздельных всецело по сущности,

В ипостасях троимых таинственно,

Пребожественной Силы величие,

Совокупно всей тварию славимо.

Богородица, Дева Пречистая,

Не отвергни, Честная, рабов Твоих,

Что житейской несомы пучиною

И валами разимы мятежными!

Горних сил без сравненья славнейшая,

Голубица, от Духа позлащенная,

Ты апостолов честь и хваление,

Ты страдальцев о Господе рвение,

Ты всецелой земли упование…[1]

Крестоносцы поднимали головы. Тверже становился их шаг. Подбадривали друг друга:

— Какая малость! Пройти эту землю… За нас не так страдал Христос!

— Святые слова! Отнимем у неверных Гроб Господень!..

— Так хочет Бог!

— Смерть неверным! Смерть иудеям!..

Рыцарь Вальтер, словно кельтский друид, глядел куда-то в незримое и хриплым взволнованным голосом восклицал:

— Я вижу потоки крови…

Петр Отшельник, видя, какое могучее действие оказывает пение его, входил в некое упоение; глаза монаха обрели фанатический блеск; голос звучал еще громче:

О, прекрасная башня Давидова,

Град, двунадесять врат отверзающий,

Благовоний духовных хранилище,

Людям Божьим стена и прибежище,

Я неложное им утверждение,

И для праведных душ охранение,

Я безгрешным телам освящение!

Почитаем Тебя, Благодатная,

Славословим Тобою Рожденного,

Слезно молим и просим о милости

В предстоящее время возмездия.

Боже, Боже, в тот день не отринь меня,

Изыми из огня неугасного,

Не предай Сатане на ругание,

Не соделай бесовским игралищем!

Ибо паче иных, окаяннейший,

Я изжил свою жизнь в беззакониях.

Осквернился и духом, и плотию,

И что делать мне ныне, не ведаю.

Сего ради взываю о милости,

Как блудница, к стопам припадавшая,

Изливаю рыдания теплые:

Изыми меня, Господи, Господи,

Из глубин моего беззакония,

Яко Пастырь Благий, не оставь меня

Претыкаться о камни погибели,

От страстей обуявших избавь меня

И отверзи мне очи духовные,

Дя воззрю я на Лик Твой божественный

И в сердечном веселии вымолвлю:

Подобает Тебе поклонение

Со Отцем и Святым Утешителем

И на всякое время хваление,

Милосердный, от твари взывающей[2].