Секрет Боттичелли. Загадка потерянных и обретенных шедевров

За несколько лет до своей смерти уже немощный иль Магнифико написал оду юности и чувственным удовольствиям: «Как прекрасна юность, / Которая вечно мимолетна, / Давайте наслаждаться моментом, / Ибо завтрашний день неясен». Этот период безудержной радости, должно быть, казался преждевременно состарившемуся и близкому к могиле Лоренцо чрезвычайно далеким. Языческие удовольствия, которые воспевал Лоренцо, могли показаться далекими и Флоренции, погрузившейся в гражданскую войну после смерти своего любимого принца. В 1496 году, через год после ухода французских войск, накал страстей принял совсем иной оборот, чем тот, что изобразил в своих стихах Лоренцо. Городские юноши и девушки, одетые в ангельски белые платья, стояли во главе толпы людей, несущих, по словам одного из очевидцев, «удивительное множество постыдных статуй и картин», а также «игральные карты и кости, арфы, лютни, цистры и подобные музыкальные инструменты, произведения Боккаччо»[325]. Толпу возглавлял сутулый монах, закутанный в объемный черный плащ. Этого человека с необычайно крупными чертами лица и глазами, уставшими от недосыпа и долгого чтения, никак нельзя было назвать красивым. Но если он говорил, мало кто мог устоять перед его словами.

Савонарола, безумный монах, возглавил грандиозный костер тщеславия – ритуал, во время которого он и его последователи бросали в очистительное пламя якобы безнравственные произведения искусства, книги, драгоценности и украшения, многие из которых были созданы в знаменитых городских боттегах. Когда-то Савонарола был доверенным лицом иль Магнифико, но потом стал презирать Медичи и особенно Лоренцо ди Пьерфранческо. «Я хочу показать вам [флорентийцам]., что ваше прошлое правительство [Медичи]. было чудовищным: у него голова льва, а спина и все остальные части – собаки. Голова льва, потому что лев хочет быть первым», – кричал он в одной из своих prediche, проповедей, обращенных к тысячам верующих, собравшихся в Санта-Мария-дель-Фьоре[326]. Теперь у Флоренции была духовная рок-звезда, вооруженная Библией и готовая к войне: культурной, политической и религиозной.

Напуганный популярностью Савонаролы среди народа и фанатизмом его последователей, папа Александр VI в начале 1495 года издал указ, запрещающий Савонароле проповедовать под страхом отлучения от Церкви. Но по настоятельной просьбе правящего совета Флоренции, Синьории, который был напуган гражданскими беспорядками, которые могли бы последовать за принудительным молчанием столь любимого Савонаролы, запрет был временно снят. К февралю 1495 года Савонарола вернулся на кафедру в Дуомо, а через год костры стали обычным явлением в городе.

Только одну книгу Савонарола не хотел сжигать. В своих речах он раз за разом ссылался на автора, который, как и он сам, осуждал флорентийцев за их скупость, коррупцию и мирскую жизнь: Данте Алигьери. Будучи доминиканцем, Савонарола принадлежал к ордену, прославленному Данте в «Раю» за его интеллектуальную строгость и боевое мастерство в защите христианской доктрины. Данте настолько уважал его, что назвал основателя ордена, святого Доминика, «святым атлетом» («santo atleta»), в своей оде доминиканским интеллектуальным достижениям, которые он противопоставил более эмоциональной вере, воплощенной «бедным маленьким человеком» («poverello») святым Франциском и его францисканцами[327].

Савонаролу и Данте объединяло не только доминиканство. Оба ненавидели материализм и любовь к деньгам, которые захватили город. Данте мечтал о Флоренции, свободной от господства могущественного флорина, и его эпическая поэма изобилует обвинениями сограждан в склонности к роскоши и потребительству, отнюдь не свойственным аскетичным флорентийцам, которые в былые времена якобы одевались в звериные шкуры и пояса из кости. Хотя Флоренция во времена Савонаролы была намного богаче и в целом имела более высокий уровень жизни, чем во времена Данте, монах не мог сказать ничего хорошего о своих современниках. Он осуждал торговлю по моральным и политическим соображениям, хотя некоторые из его предшественников-доминиканцев превозносили флорентийский талант к промышленности и банковскому делу, что вполне понятно, ведь это богатство служило основой для процветания городского ордена доминиканцев[328].