Секрет_долголетия

— Согласен! — выпалил я. — Могу поехать с тобой во дворец, к милому твоему папаше. Скажу ему все, что солдаты в окопах о нем и всей его братии думают. Я не постесняюсь…

— Что ж, — говорит Татьяна, — коль на то пошло, солдатик, то располагайся здесь, сейчас поедем…

Не буду вас долго мучить, дорогие мои солдатки. Одним словом, скоро паровоз загудел, колеса застучали, и мы поехали.

Сбрасываю башмаки, снимаю шинельку и лезу на третью полку. Железная печурка топится в вагоне, тепло тут, как в бане. Двое казачков подбрасывают в печку уголек, дровишки, а я лежу себе, как барин. Шинельку под бок подостлал, башмаки под голову положил, чтобы не утащили, а портянки на трубе развесил — пусть сушатся.

Поезд летит, будто сам дьявол его подгоняет, колеса стучат, а Татьяна каждый раз покрикивает своей свите: «Тихо, солдатик спит!» Заснул я, конечно, храплю на весь вагон, и никто мне не смеет плохого слова сказать. Вы себе представляете, если б я так храпел в землянке, сколько солдатских сапог в меня уже полетело б!.. А тут спокойно! Все-таки в царском поезде еду!

Прошел день, другой. Никто меня не будит. Только кашевар иногда слегка тормошит, когда котелок каши и кипяток приносит.

Потом наш поезд въехал в какой-то сад или лес, уже не помню точно, куда он въехал. Я выглянул в окно вагона. Кругом красивые деревья, кусты, цветы, реки и озера, а посредине — царский дворец. Ну что вам сказать? Разве передашь словами эту красоту? Матушка родная, куда меня привезли! Поклясться готов, что в таком саду праматерь Ева соблазнила праотца Адама…

Слез я с третьей полки, начал искать свою обувку, портянки, а на перроне уже музыка играет: нас встречают.

Взяла меня Татьяна под ручку и ведет. Смотрю, а навстречу бежит Гришка Распутин, в рясе с крестом. Здоровенный, как дуб, и весь длинный — волосы длинные, руки длинные, ноги длинные… Не приведи бог встретиться с таким в лесу! Взглянул на него, и сердце у меня оборвалось. Вот предо мной настоящий разбойник с большой дороги!

Бог ты мой, думаю, и это страшилище командует империей?! Водит всех за нос…

Татьяна заметила, что я немного растерялся с непривычки встречаться с царями, царицами и придворными, и повела к папаше и мамаше, которые, как истуканы, стояли на лужайке.

Взглянул на меня царь, протянул руку и сказал:

— Ну-с, солдатик, что там нового на фронте слыхать?

— Плохо там, — говорю, — царь-батюшка, совсем плохо!.. Кажется, империя твоя уже трещит по всем швам…

Царь, конечно, немного поморщился, пощипал свои рыжие усы и говорит:

— Брось шутить, солдатик! Коли приехал в царский дворец, то веди себя, как человек, а не как биндюжник, не то я тебя на гауптвахту или в штрафную роту могу отправить, хоть ты у меня и гость…

Стало мне немного страшновато. Это вам все-таки царь-император, а не хвост собачий! Рассердится он и в бараний рог тебя согнет…

Шмая так далеко зашел в своей фантазии, что сам уже не знал, как выйти из положения и чем закончить эту удивительную историю. Но, как говорится, нет худа без добра. Он и не заметил, что в сенях с ехидной улыбкой на тонких губах стоит балагула Хацкель и сочувственно смотрит на женщин, завороженных рассказом кровельщика. Возможно, Хацкель дослушал бы до конца всю историю, но, заметив, что в небе появились облака, предвещавшие дождь, выбежал из сеней и заголосил:

— Ну что ж это такое, люди добрые? Будет ли конец этому? С царем и империей ты, разбойник, быстро справился, а вот с крышей моей никак не разделаешься!.. Может, на сегодня уже хватит басни рассказывать? Разве не видишь, что замучил уже бедных женщин своими дурацкими выдумками? Пожалей их! Вот ведь несчастье на мою голову!.. Эдак, милый мой, до зимы крышу мою не залатаешь… Э-э, бабоньки, побойтесь бога, имейте совесть, ступайте по домам! У вас там в печах, верно, уже молоко ушло, котлеты подгорели… Пора кончать собрание! Хватит на сегодня! Оставьте немного на завтра…

И, подойдя к кровельщику, Хацкель уже мягче проговорил:

— Ради бога, ради всех святых, прошу тебя, сосед, возьмись веселее за дело. Ведь все знают, что стоит тебе только захотеть, работа будет гореть у тебя под руками. Золотые руки у тебя! А ты, разбойник, режешь меня без ножа…

Женщины стали расходиться, в душе проклиная балагулу, прервавшего рассказ Шмаи на самом интересном месте. Но что поделаешь, придется потерпеть, обождать до завтра…

Наш кровельщик работал молча, не глядя на хозяина, который стоял внизу, сложив руки на груди, и сверлил его пристальным взглядом.

Досада все больше разбирала Шмаю-разбойника. Когда его называли разбойником шутки ради, он ничуть не обижался. Но называть его так в сердцах, со злобой, это уж ни на что не похоже! За это наш кровельщик может так отчитать, что другим неповадно будет.

Хацкель все еще стоял внизу. Он заметил, что Шмая сердится, и пытался наладить разговор с кровельщиком. Но тот даже не глядел в его сторону и молчал.

Должно быть, такое случилось впервые за последние годы — чтобы человек заговаривал с ним, а Шмая молчал, словно воды в рот набрал.

 

Глава третья

 

ВОСКРЕС ИЗ МЕРТВЫХ