Секрет_долголетия

— Вроде что так… — негромко ответил доктор. — Только этого мне не хватало! Я сопровождаю несколько человек раненых и больных, им нужен покой, а не стрельба…

— Ничего, с этими штучками будет спокойнее, — кивнул Шмая на пулеметы.

— Да-а… Спокойно!.. — философски изрек доктор. — Когда уже все это кончится? — воскликнул он раздраженно.

— Вы, ученый человек, не знаете, так что же может вам сказать простой рабочий? Видно, заваривается новая каша, — ответил кровельщик, уныло покачав головой.

И вот уже пенятся под колесами парохода сердитые волны, а ночь доносит сюда отдаленные раскаты орудий.

Доктор расстелил на скамье свою шинель, улегся и тут же заснул. Шмая, задумавшись, еще долго стоял у борта, глядя на озаренные блеском звезд волны, а потом, махнув рукой, мол, все равно ничего путного не придумаешь, растянулся на палубе рядом с Хацкелем.

С высокого берега потянуло прохладным ветерком. Дрожь прошла по телу кровельщика. А может быть, дрожь не от холода, а оттого, что он снова в пути и не знает, к какому берегу приплывет?

Отовсюду слышалось тяжелое дыхание усталых людей. Но Шмая никак не мог уснуть.

Коротка летняя ночь. И вот уже огромный солнечный диск, показавшийся из-за горизонта, позолотил сады, усыпанные черешней и ранней вишней. Все вокруг — река и прибрежные сады, небо и рощи, пестрые хлеба и травы на полях, — все дышало свежестью, радостью жизни, и, если бы не уханье орудий, никто бы не поверил, что где-то поблизости идут бои.

Шмая невольно начал напевать свою любимую солдатскую песенку и даже не заметил, что люди прислушиваются к его пению. Никто не упрекнул его, что он мешает спать. Только Хацкель не выдержал и заворчал:

— Не спится тебе, дьявол!.. Эх, погибель… — И он со злостью натянул шинель на голову.

Шмая посмотрел на спящего доктора. Его круглое лоснящееся лицо было освещено солнцем. Жирные сизые мухи грызли его полные щеки, лоб, лысину, роились в светлых усах, но он продолжал крепко спать.

Шмая надел ему на голову фуражку, которую нашел под скамейкой, и стал будить его:

— Вставайте, господин, то бишь, товарищ доктор, уже утро… И мухи вас вот-вот съедят…

— Что? Что случилось? — всполошился тот.

— Я, конечно, извиняюсь, — глядя в заспанное лицо доктора, продолжал кровельщик, — но вы мне сказали, что курить вредно… А наш фельдшер Барабаш, царство ему небесное, уверял нас, клялся всеми святыми, что нет ничего вреднее, чем спать на солнцепеке. Какие-то лучи, что ли…

— Плюньте в физиономию вашему Барабашу! — разозленный тем, что его разбудили, не своим голосом крикнул доктор. — Он невежда, ваш фельдшер! Когда куришь, вдыхаешь никотин, а никотин — это яд! А чем больше человек спит, тем здоровее для организма, понятно? Вы сравниваете никотин, гадость, яд со сном? Несусветная чушь!..

— А солнце… — попытался возразить доктору Шмая.

— Что солнце? Утром солнце — благодать! Утренние лучи, понимаете ли, ультрафиолетовые лучи! Что может быть лучше? А вашему фельдшеру скажите, чтоб он глупости не болтал… Уразумели, товарищ?

Постепенно доктор успокаивался. Он достал из своего саквояжа кусок колбасы, огурец, хлеб и приготовился позавтракать, предложив разговорчивому соседу разделить с ним хлеб-соль. Но Шмая, хоть и был голоден, заметив, что припасов у доктора немного, вежливо отказался.

— Спасибо. Я уже перекусил…

— А я не знал, что теперь люди ночью завтракают…

— Это уже кто как, — сказал кровельщик, глядя в сторону и облизывая пересохшие губы.

— Да, жизнь… — глубокомысленно произнес доктор, уписывая за обе щеки колбасу с хлебом. — Если бы моя благоверная, Надежда Сергеевна, увидела, как ее Петр Иванович ест и где он спит, она в обморок упала бы.

— Времена такие… — проронил кровельщик, опершись на перила и глядя вдаль.

— О чем задумались, голубчик? — спросил доктор.

— Думаю… Что ж еще остается теперь делать?

— Думаете, шутите, смеетесь… Вот смотрю я на вас, — а я неплохой физиономист, — и никак не пойму, что вы за тип… Судя по вашему настроению, можно подумать, что людям на земле сейчас неплохо живется. А между тем человечество переживает катастрофу, трагедию… — Доктору очень понравилось это слово: — Да, трагедию! А я вижу, это совсем не действует на вас, будто все, что теперь происходит на свете, к вам не имеет никакого касательства. Весь мир в огне, плакать надо, а вы смеетесь. Пир во время чумы!..

Шмая-разбойник улыбнулся:

— Что ж, ничего не поделаешь, таков уж есть. Вот вы, доктор, смотрите на человека совсем другими глазами, чем я. Вы на него смотрите и думаете: какие у этого бедняги болячки и что можно у него вырезать? Когда к вам попадает человек с больным желудком, слабыми нервами, с чахоткой, вы рады, вы при деле… А я не люблю копаться в чужих потрохах… Конечно, на свете сейчас невесело. Но если бы мы дали волю меланхолии, было б уже совсем плохо. Иногда добрым словом можно вылечить человека скорее, чем всеми вашими операциями и лекарствами. Я, как видите, простой человек, кровельщик… Всю жизнь на крышах сижу, вроде как на наблюдательном пункте, и вижу, что творится на свете божьем. Видел, что было, и вижу, что будет…