Секрет_долголетия

— Да, хороша каша, давно такой не ел, — сказал он как бы про себя. — Значит, разбойником прозвали тебя? А как же тебя по-настоящему звать?

— Спивак, Шая Спивак… Николаевский солдат, вернее, ефрейтор… — отчеканил тот, вытянувшись в струнку и спрятав за спину котелок. Неудобно, казалось ему, драить посуду перед таким человеком.

— Спивак?.. Спивак… — тихонько повторил незнакомец, будто желая запомнить это имя. — Что ж, очень хорошо, товарищ Спивак… Стало быть, вместе будем теперь воевать? Но я хотел бы тебя просить, когда будем в Крыму, зайти ко мне. Сваришь такую же кашу, какой ты меня сегодня угощал. Обещаешь?

— Что ж, это можно, это дело несложное, — просиял Шмая, обрадованный возможностью сделать человеку приятное. — Если б еще молочка разжиться, сахарку, тогда каша вышла бы царская. У меня ведь, кроме воды и соли, ничего не было… — И, подумав минутку, спохватился: — А где ж я вас там найду?

— Найдешь… — улыбаясь, ответил тот. — Спросишь Фрунзе, и тебе покажут…

Наш разбойник опешил, даже рот разинул… Но, увидев протянутую руку, сразу повеселел.

— Будем знакомы… Фрунзе…

— Фрунзе? — промямлил кровельщик, все еще не веря, что перед ним стоит прославленный командарм. Он не представлял себе, что это такой простой и доступный человек.

Через несколько минут, попрощавшись с солдатами, Михаил Васильевич Фрунзе направился в степь к догорающим кострам, вокруг которых спали усталые бойцы.

— Фрунзе?!

— Командарм, оказывается, сидел рядышком, а мы шутили, смеялись и не знали, кто к нам подсел… Ах, остолопы!..

— Ну и опростоволосился же ты, разбойник! И смех и грех…

Ошарашенный Шмая стоял на месте и не мог слова вымолвить. Он все смотрел в ту сторону, куда ушел командарм. Красноармейцы тесной толпой окружили кровельщика и стали над ним подтрунивать. Но Шмая уже пришел в себя и не без гордости сказал:

— Смейтесь на здоровье! Смейтесь, сколько вашей душе угодно! А с кем командарм из одного котелка кашу ел? Со мной! Ничего, товарищ Фрунзе на меня не обиделся. Он, видать, человек свойский. Верно, тоже хорошим солдатом был… Ох, ребята, а где же наш ротный? Узнает, кто у нас был, сам себя живьем съест. Своего земляка прозевал!..

Долго еще Шмая-разбойник ходил именинником, не мог нарадоваться тому, что разговаривал с самим командармом да еще кашей из своего котелка его угощал…

А вся рота не переставала хвалиться тем, что к ним ночью пришел сам командарм, рассказывали об этом со всеми подробностями, шутили, подсмеивались над кровельщиком и, кажется, с этой ночи стали к нему относиться с еще большим уважением, чем до сих пор.

Только ротный Дубравин упрекал его:

— Что ж ты, друг, не мог побежать позвать меня? Я мигом примчался бы и отрапортовал командарму по всей форме. Эх ты, разбойник!

А наш разбойник сиял от счастья:

— Ах, только бы вернуться домой живым-здоровым… Было бы о чем рассказать людям!..

Поздно ночью, когда густое марево тумана окутало все кругом, красноармейцы начали форсировать Гнилое море — Сиваш. Ноги вязли в илистом грунте. Люди проваливались по пояс, едва передвигались по холодной, густой грязи, но упорно рвались вперед, к другому берегу.

Со стороны бурного моря наугад била корабельная артиллерия белых. Изредка густую темень прорезали прожекторы с Турецкого вала. По всему видно было, что в том направлении, куда двигались штурмовые группы, в которые входила и рота Дубравина, враг в эту ночь не ждал гостей. Но бойцы понимали, что долго оставаться незамеченными им не удастся. Стало быть, нужно воспользоваться удачным моментом, поспешить зацепиться за тот берег…

То и дело проваливаясь в соленую воду, вслед за сосредоточенным ротным, стараясь не отставать от него, спешил Шмая-разбойник. Он нес на плечах тяжелый ствол станкового пулемета и напрягал все силы, чтобы не поскользнуться, не уронить его в воду. Ведь в роте остался один-единственный пулемет… Гнилой ветер пронизывал насквозь, добирался до костей, судорога сводила ноги, но об остановке нельзя было сейчас и думать. За Шмаей, чуть не наступая ему на пятки, цепочкой шли товарищи, обливаясь потом под своей тяжелой ношей.

— Да, — наконец заговорил наш кровельщик, — завидую я теперь долговязым, у кого, значит, ноги длинные. Им легче шагать по трясине…

Еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, ротный Дубравин повернул к нему голову и прошептал:

— Нашел время для шуток. Замолчи!

Шмая умолк. Но, пройдя несколько шагов, продолжал:

— Попробуй-ка замолчи, когда в сапогах уже лягушки квакают.

— Отставить разговорчики! — прошипел Дубравин. — Шире шаг!..

Слева и справа уже грохотала артиллерия. Сильнее били с моря корабельные пушки. Но к суше нужно было пробиться любой ценой. Все знали, что неоднократные попытки взять Турецкий вал в лоб не увенчались успехом. Сотни бойцов легли на подступах к Перекопу.

И вот началась новая дерзкая операция — форсирование Гнилого моря, Сиваша. До рассвета нужно было захватить плацдарм, ударить в тыл белым…

Штурмовые группы продвигались по Сивашу. Каждый знал, что придется сражаться не на жизнь, а на смерть. Пути назад нет, только вперед!