Секрет государственной важности

— Юпитер все великое приносит, Венера все прекрасное дарит, — прошептал Федя невесть откуда взявшиеся строки. Он был в белых подштанниках и полосатой матросской тельняшке — остальное осталось на плавучем дереве.

Холод поставил его на ноги, он совсем пришел в себя, и радость охватила его. «Я жив, буду жить», — гремела внутри Феди песня победы. Он чувствовал жизнь, запах ее, вкус. Шатаясь от слабости, юноша пошел к кораблю. Берег был сплошь завален огромными камнями. Не ощущая боли, он ступал босыми ногами по острым каменным обломкам. Он оказался на этот раз у правого борта, пароход высился над ним темной громадой.

Здесь сохранились остатки парадного трапа, упершегося нижней площадкой в плоский камень. В прошлый раз никто не заметил его. На ступеньках Федя передохнул и, чуть затихла дрожь в мышцах ног, поднялся на палубу.

Таинственно выглядел погибший корабль при луне… Федя вспомнил, как однажды во Владивостоке, возвращаясь домой (провожал Таню на Первую речку), завернул на кладбище. Как и сейчас, тогда сияла полная луна. Дважды безжизненными выглядели каменные надгробия, кресты, ржавые решетки оград, даже живые цветы казались бумажными…

Осторожно, не доверяя лунному свету, Федя пробирался к капитанской каюте. Босые ноги ступали тихо, шагов не слыхать. Железо еще хранило остатки дневного солнечного тепла. Дважды он чуть не провалился куда-то в преисподнюю, до крови зашиб палец. Но вот и кают-компания; голубой свет призрачно падал в выбитые иллюминаторы. В буфете совсем темно. Здесь Таня нашла чашки. Как тепло было в тот вечер… Печка раскалилась, даже труба стала пурпурной. Таня рассказывала что-то интересное. Одна чашка оказалась разбитой. Таня повесила ее снова на крючок… Юноша протянул руку и нащупал чашку, снял ее, подержал в руках…

«Но как я разведу огонь без спичек?» — пришла новая мысль.

Очень холодно, зубы опять непроизвольно выбивали дробь, кожа стала шершавой от пупырышек. Противно ныл затылок. Может быть, спички найдутся в каюте.

Но что это?

Протяжные, печальные звуки наполнили пароход. Великанов не верил своим ушам. Как будто кто-то играл на скрипке. Что-то очень грустное. Волшебство! «Жив я или нет?»

Федя наступил на колкую железную заусеницу и чуть не вскрикнул. Жив! А музыка то нарастала, то спадала, трогая душу тоскливой напевностью. Юноша вспомнил: в прошлом году он слушал это на концерте столичного скрипача. Много знаменитостей съехалось со всей России в город Владивосток. А потом он слышал эту мелодию еще раз. Но где?

Скрипка пела и плакала сверху, из каюты капитана. Дверь была закрыта Федя, не раздумывая, открыл ее и замер играл Оскар Казимнрович. В каюте горела свеча и топилась печь. Когда стукнула дверь, капитан чуть не выронил скрипку.

— Федор Великанов, — заикаясь, воскликнул Гроссе, — откуда ты?

— Бросили за борт, — стуча зубами, ответил Федя, — еле доплыл.

Совершенно неожиданно ему перехватило горло, мелко-мелко задрожала челюсть то ли от обиды, то ли от слабости.

— Грейся, Великанов, — сказал капитан, словно не замечая ни его состояния, ни мокрого белья. Подставил самодельную табуретку к печке, усадил Федю у самого огня.

Он суетился и не знал, как еще выразить свое сочувствие.

— Кто ж это тебя? — спросил Оскар Казимирович, когда Федя отошел. — Партизаны? — Похоже, что он не особенно поверил словам юноши.

— Японец и этот… проповедник. Он совсем не проповедник, а тоже офицер. Они подрались из-за наших соболиных шкурок, а потом оба на меня.

— Постой, постои, какие шкурки, Великанов?

— Соболиные. Тюки, которые мы погрузили в Орлиной.

— Но ведь там шерсть! — На помятом личике капитана, освещенном красноватым огнем печки, отразилось неподдельное удивление и даже испуг.

— Вас обманули, Оскар Казимирович, там пушнина.

— Вот оно что-с! — вслух подумал капитан. — Вот оно что-с! Ай да поручик! Шерсть для валенок бедным солдатикам… — Гроссе не заходил — забегал по каюте из угла в угол. — Американец и японец раньше знали об этом? — Капитан остановился и строго посмотрел на Федю.

— Из разговора, который я нечаянно подслушал, — да.

— Расскажи все, что ты слышал.

Федя рассказал, словно во сне, даже не подумав, хорошо ли он делает.

— Мерзавцы, теперь я все понимаю. Тут замешаны большие люди-с! — Капитан поднял руку и погрозил кому-то указательным пальцем. — Большие люди-с. Правительство.. — Испугавшись, что сказал лишнее, Оскар Казимирович умолк и долго обиженно сопел.

А Федя наслаждался: озноб, охвативший его, понемногу утихал. Он впитывал тепло всем телом. Огонек в печке казался ему центром вселенной. От кальсон и тельняшки шел пар. Жизнь опять улыбалась юноше. «Да, приключение за приключением, — думал он теперь, — не всякому удастся испытать такое. Словно в романах капитана Мариетта. Меня выбросили за борт, а я жив. Сейчас бы обо всем рассказать Тане».

Федя вспомнил: на последних десятках саженей до берега он едва двигал руками. «Если бы не дерево… если бы не луна… Милая луна, милая Таня, я жив!»