Секрет каллиграфа

Хамида сильно напугал этот каприз начальника. Он словно остолбенел при одной только мысли о том, что может лишиться миниатюры Йакута аль-Мустахсими.

Лишь спустя долгое время Хамид смог опомниться и сесть за эскиз. Вскоре он уже знал, какую форму придаст этому изречению. Фарси никогда не испытывал страха перед чистым листом. Напротив, вид нетронутой бумаги вселял в него силы и решительность — качества, так необходимые мастеру в самом начале работы. С чем сравнить появление первых чернильных штрихов на белой поверхности, это ощущение рождения образа из ничего? Оно происходит не в состоянии опиумного опьянения или музыкального экстаза, но в высшем напряжении сознания. Хамид чувствовал, как его рука передает изображению жизнь, ритм и форму. Лишь поставив последнюю точку, он понял, что смертельно устал.

Далее началась рутинная часть работы: нанесение теней, завитков и точек над и под буквами, обеспечивающих правильное прочтение фразы. Наконец — прорисовка орнамента. Здесь требовались ремесленный навык и терпение.

Хамид обмакнул перо в чернила и одним движением написал сверху слово «Господь». Оно должно стоять выше всех остальных.

Когда через два дня все было готово, Фарси подошел к старой миниатюре на стене и ласково пригладил ее пальцами.

— Спасена, — прошептал он.

«Господь прекрасен и любит прекрасное». Его первая жена Маха была красива, но до того глупа, что он считал ее больной. Разве Господь любил ее?

Фарси вспомнил, как все начиналось. Серани без обиняков, хотя и осторожно, посоветовал ему взять жену, потому что взгляд Хамида становился все более беспокойным, стоило ему лишь заслышать шаги женщины. Фарси не планировал тогда ничего подобного. Он наслаждался собственной независимостью, раз в неделю ходил в бордель и обедал в кафе. Чтобы оставить себе больше времени на работу, одежду он отдавал прачке, которая стирала, гладила и чинила ее за два пиастра.

И надо же было такому случиться, что уже через день после памятного разговора с Серани в Дамаске объявилась тетя Майда, сбежавшая из Саудовской Аравии от летней жары и одиночества. Она сразу сообщила ему, что имеет на примете жемчужину среди женщин, словно специально созданную для него. Хамид удивился: откуда тетя, девять месяцев в году не покидавшая аравийскую пустыню, знает о том, что происходит в Дамаске? Однако он удивился еще больше, когда она назвала ему имя претендентки, которой оказалась Маха, миловидная дочь его учителя Серани.

Хамида очаровала ее спокойная красота. Свадьбой он занимался сам, поскольку его родители к тому времени давно уже потеряли связь с реальной жизнью.

Поначалу Хамид полагал, что не может желать себе лучшей невесты, чем единственная дочь мастера Серани. Учитель его не отговаривал, но отзывался о его выборе сдержанно, хотя, по своему обыкновению, осторожно. Он не знал своей дочери — такой вывод сделал позже Хамид. Иначе Серани принял бы во внимание, что та любит все, что угодно, только не каллиграфию.

Маха держала Фарси за тирана и рассказывала о нем жуткие истории.

Был ли он таким на самом деле?

— Почему я не тростниковая палочка? — рыдала Маха. — Отец так заботится о них, а меня даже ни разу не обнял.

Сходство между отцом и мужем с каждым днем становилось для нее все очевидней. Неудивительно, что вскоре после свадьбы Маха всей душой возненавидела Фарси.

Между тем он оставался лучшим каллиграфом в ателье Серани и первым, кому тот за последние десять лет выдал свидетельство мастера. Пришло время открывать собственное дело. Фарси не решался объявить об этом Серани, тем более что в последнее время тот уже открыто говорил, что со временем передаст ему свою мастерскую, а сам удалится на покой.

— Лет через двадцать-тридцать, — смеялся Серани, — когда моя рука будет дрожать.

Некоторые из его друзей и в восемьдесят пять уверенно водили пером.

Итак, Хамиду оставалось набраться терпения и ждать возможности протянуть своему наставнику горькую пилюлю.

В то время Фарси пытался получить абсолютно черные чернила. Незадолго после свадьбы он начал эксперименты в маленькой комнатке в задней части мастерской. Фарси смешивал разные вещества, сжигал, растворял золу, добавляя в нее всевозможные соли, смолы и металлы в виде порошков. Однако черней тех оттенков, которыми уже пользовались его коллеги, у него ничего не получалось.

На опыты с черной краской Серани в свое время потратил десять лет жизни. Хамид вовсе не стремился превзойти наставника, он хотел открыть тайну черного цвета и выделить его как можно в более чистом виде. В знак признательности он хотел назвать этот оттенок «черный серани». Но как ни старался Хамид, как ни опрашивал знакомых аптекарей, химиков, алхимиков, зеленщиков и знахарей, все усилия проходили впустую.

Только теперь, в тюрьме, Фарси осознал, сколько сил потратил на решение этой проблемы. В его секретной тетради, в главе под названием «Чернила», сохранилась такая запись: «Мой цвет — черный. Не надо заказывать мне радугу».