Секрет каллиграфа

Он чувствовал глубокую привязанность к этому молодому человеку, не имеющую ничего общего ни с состраданием, ни тем более с угрызениями совести. Она расцвела в его сердце, как роза, заглушив плотское влечение к Бадри. В тот день Карам впервые заметил неотразимую привлекательность Салмана. Он хотел сказать ему об этом при следующей встрече и все ждал, что юноша позвонит ему или зайдет в кафе. Но март подходил к концу, и надежды влюбленного Карама таяли с каждым днем. Бадри переживал, наблюдая терзания Карама. В душу его закрались подозрения, в которых он не ошибся.

Когда в тот апрельский день Карам открыл дверь своего дома и позвал юношу, ему никто не ответил. Дверь в комнату Салмана была открыта, ящики письменного стола выдвинуты. Салман забрал все свои бумаги, лишь на столе Карам обнаружил каллиграфию размером с ладонь, но он не смог ее прочитать.

Спустя два дня Карам показал ее Самаду, подмастерью Хамида Фарси, зашедшему в кафе перекусить.

— Ты можешь расшифровать эту галиматью? — спросил он.

— Это не галиматья, — возразил Самад. — Это сложный шрифт с зеркальным отображением. Работа выполнена чисто, все пропорции, углы, размеры выдержаны верно, хотя ей недостает изящества. Кто это писал?

— Мой друг, — гордо ответил Карам.

— Но этого не может быть, — покачал головой подмастерье.

— Почему? — удивился Карам.

— Потому что здесь написано: «Сердце Карама — кладбище».

Кровь бросилась в лицо Караму. Даже его черные глаза, казалось, побелели. Он поплелся в свою комнату за барной стойкой и, когда вышел оттуда, его работники готовы были поклясться чем угодно: волосы его имели не иссиня-черный, как раньше, а пепельно-серый цвет.

По своему обыкновению, Салман исчез незаметно. Он ни с кем не попрощался. Только написал длинное письмо Саре, в котором просил ее никому не говорить о них с Нурой и даже солгать при необходимости, чтобы никто не мог напасть на их след.

Свой велосипед Салман продал за хорошие деньги одному торговцу из квартала Амара.

Однако во Дворе милосердия никто, кроме матери Сары, не заметил его исчезновения. Соседи вспомнили о Салмане лишь два месяца спустя, когда его отец слег с тяжелой болезнью печени. Многие из них радовались предстоящей возможности занять двухкомнатную квартиру. Но отец Салмана выздоровел и прожил еще много лет, в течение которых не выпил ни капли спиртного.

Примерно тогда Файза вернулась из города Хомса, где ее дочь Сара родила своего первенца, девочку. Она доверительно сообщила мяснику Махмуду и соседке Самире, что Салман работает поваром в Кувейте и получает хорошие деньги.

— Но это между нами, — заговорщически подмигнула Файза.

Это было все равно что дать объявление в газете. Самира и Махмуд быстро разнесли последнюю сплетню.

Через двадцать семь часов и тридцать три минуты она достигла и ушей Карама. Тот не поверил, позвонил в «Аль-Андалуз» и спросил шеф-повара о своем друге Салмане.

— К сожалению, он меня покинул, — ответил повар. — А я собирался сделать этого веселого парня своей правой рукой. Ни один из моих работников не учился всему так быстро и с таким удовольствием. У него хороший нюх, а в нашем деле это все. В Кувейте, как я слышал, он зарабатывает намного больше, чем имел в моем ресторане.

Повесив трубку, Карам заплакал от злости. На нефтяного шейха, «чистых», Бадри, собственную глупость и бессердечность бывшего друга.

История Салмана облетела город, и когда к осени снова вернулась к матери Сары, та с трудом узнала в ней пущенную ею когда-то сплетню.

37

Годы спустя Фарси якобы рассказывал всем имеющим уши и терпение его выслушать, что бегство жены открыло ему глаза. В тот день гибель арабского мира стала для него очевидной. Если одно время Хамиду еще хотелось расшевелить своих соотечественников, то теперь руки его опустились окончательно. Здесь не о чем было жалеть. Народ, который преследует своих реформаторов и гонит пророков, обречен.

Об исчезновении жены Хамид узнал, вернувшись поздно вечером домой. В школе было много работы. Лишь далеко во второй половине дня ему удалось довести нелегкие переговоры до успешного завершения. Теперь Фарси получил заказ на все орнаменты и каллиграфии для мечети Саладина, строительство которой финансировала Саудовская Аравия. Это далось ему тем более не просто, потому что конкуренты выразили готовность работать и за пятую часть его гонорара. Трое известных сирийских мастеров ушли ни с чем. Хамид предложил им уроки в школе за хорошие деньги, и они с радостью согласились. Поистине это был благословенный день!

Итак, Фарси возвращался домой довольный и счастливый. Занятия начались в первых числах апреля, на месяц раньше запланированного срока, а в Лиге знающих ему удалось побороть всех завистников, оспаривавших у него титул Великого магистра. Подавляющее большинство членов союза оказало ему полное доверие. Оппоненты Фарси выбрали неудачный момент: теперь он был не просто лучшим мастером, но и героем, чьи заслуги перед каллиграфией казались неоспоримы.

«Ты это сделал, Хамид», — напевал он себе под нос, а потом глубоко вздохнул и произнес почти вслух: «Да!»