Секрет каллиграфа

Фарси был одним из трех привилегированных заключенных среди почти восьмисот узников. По соседству с ним сидел сын одного богатого торговца, осужденный за убийство семерых человек. Этот тихий мужчина с бледным, внушающим сочувствие лицом перерезал семью своей жены. В третьей, несколько более просторной камере отбывал пожизненный срок сын какого-то эмира, предательски лишивший жизни своего кузена. Они не поладили, занимаясь контрабандой оружия. Не будь жертва зятем президента, он бы и дня не оставался в тюрьме, утверждал убийца. Это был неприятный тип, хвастливый, шумный и плоский. Фарси избегал встречаться с ним.

Хамид жил в просторной камере. Если бы не решетки, она скорее походила бы на небольшую уютную мансарду. Ему разрешили иметь при себе необходимые для каллиграфии инструменты, потому что директор аль-Азм, дальний родственник премьер-министра, считал себя поклонником этого искусства. Уже в первый день за чаем он сообщил Фарси, что сожалеет о том, что ему придется находиться здесь из-за женщины. У него самого четыре законные и пять неофициальных жен, и ни одна из них не заслуживает чести стать предметом его ссоры с мужчиной.

Директор посетовал, что не может дать Фарси свободу. Но пока он занимает пост начальника тюрьмы, каллиграф будет пользоваться исключительными привилегиями, ведь его искусство — основа арабской культуры.

— Что я, со своим юридическим факультетом Сорбонны, рядом с тобой? — спрашивал аль-Азм с напускным смирением.

Хамид не был расположен произносить пространные речи, в то время как его собеседник болтал без умолку, будто пьяный. Однако вскоре Хамид убедился в том, что он не шутит. И охранники, и старые заключенные — наиболее уважаемые обитатели тюрьмы — относились к каллиграфу с почтением. Его не только не заставляли ничего делать, но он был избавлен даже от необходимости о чем-либо просить. Два раза в день один из служителей стучался к Хамиду в дверь и интересовался смиренно, хотя и не без юмора, не желает ли он чего-нибудь, кроме свободы. Горшки с любимыми цветами, жасмином и розами, были доставлены к нему в камеру незамедлительно. Теперь они украшали проход под открытым небом, отделявший его камеру от выходящего во внутренний двор балкона. Кроме того, Фарси получал чернила и бумагу самого высокого качества.

Уже в первую неделю заключения Хамиду поступил заказ: изречение из Корана шрифтом «куфти», который ему не особенно нравился.

Впоследствии он выполнил немало каллиграфий, которыми господин начальник одаривал своих высокопоставленных друзей как в Сирии, так и за границей.

— Это срочно, — каждый раз добавлял надзиратель.

Ему дозволялось спускаться на нижние этажи тюрьмы. Во время своей первой и единственной прогулки в сопровождении охранника Фарси убедился, в каком «люксе» живет он и его соседи — привилегированные отпрыски знатных кланов. Большинство заключенных ютились в темных, промозглых конурах, из которых несло гнилью.

Кто были эти люди? Среди них попадались профессора и поэты, адвокаты и врачи, которые часами могли говорить не только об арабской, но и греческой, французской или английской поэзии или философии и тем не менее готовы были без жалости удавить человека за сигарету, миску супа или так, без всякой причины. За воротами тюрьмы человек сбрасывал с себя культуру и цивилизованность, словно легкий дождевой плащ.

Никогда больше Хамид Фарси не ступал на эти этажи.

Кроме необходимых для работы принадлежностей, сертификата, подтверждающего его квалификацию мастера, драгоценной рукописи тринадцатого века, множества теоретических пособий и тетрадей с тайными шрифтами, а также каллиграфии восемнадцатого века, подаренной ему одним коллегой, Фарси хранил у себя старую фотографию, которая висела в рамке над его столом возле окна. Она выцвела от времени и сырости, так что и без того неяркие цвета перешли в бледную сепию.

Это был его детский снимок, сделанный в доме бабушки и дедушки после семейного праздника. В то время сестра Сихам и младший брат Фихми еще не появились на свет.

Никогда прежде Хамид не видел это изображение таким, как сейчас.

2

На первом плане, гордый как король, восседал дедушка, с ним, любимым внуком, на коленях. Оба торжествующе смотрели в камеру. Бабушка Фарида с цветами сидела на скамейке слева, несколько поодаль, словно не имела никакого отношения к своему мужу. Позади нее, в центре, стоял дядя Аббас, слева от него дядя Башир, а еще левее отец. Вместо того чтобы унаследовать предприятие деда, как полагается старшему сыну, он посвятил себя каллиграфии, но до конца жизни оставался посредственным ремесленником. Отец выглядел усталым. На некотором расстоянии от него одиноко стояла мать. Она смотрела куда-то вдаль.