Секрет каллиграфа

Главной задачей этой организации оставалась забота о чистоте языка и искусства каллиграфии, поэтому ее члены боролись с недостатками шрифта и стиля как членов союза, так и «непосвященных». Особо преуспевшие получали титул «бессмертного». Все это делалось втайне, и многие мастера сложили головы по вине доносчиков. Рядом с их именами в списке стояла отметка «мученик».

Хамид хорошо помнил момент посвящения. Он преклонил колена перед своим мастером, а тот положил на его голову левую ладонь и приставил указательный палец правой руки к губам Хамида.

— Я, твой учитель и покровитель, повелеваю тебе принести клятву в сердце своем о том, что отныне ты посвящаешь жизнь арабскому шрифту и никогда не выдашь наших тайн.

Хамид кивнул.

Потом они вместе вознесли благодарственную молитву Всевышнему, и мастер подвел его к столу, на котором лежал хлеб и стояла тарелка с солью. Лишь преломив со своим учеником хлеб, Серани надел на указательный палец его левой руки маленькое золотое колечко.

— Этим кольцом я посвящаю сердце твое делу великого Ибн Муклы, — провозгласил он.

Потом мастер Серани повернулся к «мудрейшим», простился с ними, как велит обычай, и пообещал и впредь хранить верность Лиге и оказывать покровительство новому магистру.

В завершение церемонии каждый из двенадцати по очереди подошел к Хамиду Фарси, поцеловал кольцо на его пальце и обнял новопосвященного со словами: «Мой магистр».

Несколько дней спустя Серани, оставшись в мастерской наедине с Хамидом, сказал:

— Я стар и устал, и я очень рад, что нашел тебя для Лиги. В этом моя самая большая заслуга перед ней. Было время, и в моем сердце пылал огонь. Однако теперь жар его угасает под грудой накопившегося с годами пепла. Я сделал не так много. Самое важное, пожалуй, — некоторые небольшие усовершенствования в стиле «таалик». Но за тридцать лет я удвоил в нашей стране число «посвященных», а «непосвященных» благодаря мне стало в три раза больше. Те и другие — посредники между кругом мастеров и массой невежд, и ты должен вести их, воспитывать и наставлять. Отправляй «посвященных» к людям, чтобы они несли знания и противостояли сыновьям тьмы, называющим себя «чистыми». Теперь ты Великий магистр, и Господь дал тебе для этого все. Твой долг обязывает тебя, как бы молод ты ни был, любить двенадцать мастеров из Совета мудрейших как своих собственных детей и защищать их. Помни, что покой есть благо, и не затевай ссор без крайней необходимости. Ты не должен просвещать «невежд» и добиваться их вступления в наши ряды. Они не знают, чтó действительно может повредить нашему союзу, и поэтому могут легко переступить наш закон и быть исключены. Но тебе дано право решать, достоин ли «непосвященный» того, чтобы ввести его в наш круг. Еще тщательней должен ты подходить к выбору новых «мудрейших» взамен умерших членов Совета. Не позволяй молве обмануть себя. В конце концов, это ты принимаешь клятву и ручаешься за каждого новичка. Не подставляй себя. Можешь спрашивать меня сколько угодно, каждого из мастеров и «посвященных» я знаю лично. Тогда тебе будет известно не меньше моего. Я устал. Я давно уже чувствую это, но до сих пор тщеславие не позволяло мне уйти. Не хотел признаваться, но, когда я вижу тебя, понимаю, как много значит огонь и страсть. Поэтому я с радостью передаю тебе знамя. С этого момента я не более чем старый, беззубый лев.

Тогда Серани не исполнилось и пятидесяти, но выглядел он совершенно обессилевшим.

В ту ночь они сидели долго.

— До завтра, — улыбнулся на прощание мастер. — И принимайся искать себе преемника. Это непросто. Мне потребовалось двадцать лет, чтобы найти тебя. И знаешь, за что я тебя выбрал? За твои вопросы, сомнения. Этому нельзя научиться. Одни и те же буквы были в распоряжении всех учеников, но только ты интересовался, чтó они значат на самом деле. Ты всего лишь задавал вопросы, но это не менее ценно, чем знать ответы. Не останавливайся на том, кто просто тебе симпатичен, — настоятельно продолжал Серани. — Выбери лучшего каллиграфа. Он может быть неприятен тебе как человек, но тебе ведь не жить с ним. Ты всего лишь дашь ему рекомендацию и приведешь в Лигу.

— Кого же мне выбрать, мастер, из нескольких учеников, одинаково искусных и преданных делу? — спросил Хамид.

— Того, к кому почувствуешь зависть и кого втайне признаешь лучше себя, — ответил Серани, ласково улыбаясь.

«И это значит… Нет!» — Хамид оборвал мысль, не додумав ее до конца.

— Да, именно лучше себя, — повторил тогда Серани. — По-человечески подмастерье Махмуд милей мне в сто раз, а Хасан в двести, чем ты. Но ты знаешь, что у первого хромает стиль «дивани», а у второго «тулут». И все потому, что оба терпеть не могут геометрию. Это все равно что математику не любить алгебру, — добавил Серани. — Твои буквы словно выписаны невидимым циркулем. Однажды я дал Махмуду и Хасану твою каллиграфию и линейку и попросил их найти хотя бы один знак, отклоняющийся от заданного диаметра больше чем на миллиметр. Оба знали, что ты не пользуешься ни линейкой, ни циркулем. Через час они стояли передо мной бледные, опустив глаза.