Читаем Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее полностью

В период с 1,6 до 1 миллиона лет назад процесс ускорился, и археологические находки в сообществах Homo erectus говорят о нарастающем распространении новых приемов и материалов. Ручные рубила, которые раньше обрабатывались обычно только с одной стороны, становятся двусторонними, причем нередко обе разновидности находят в одном и том же местонахождении. Со временем рубила становятся совершеннее, симметричнее и острее, и иногда их изготавливают из крупных костей (см. илл. 15.1)19. Эксперименты современных специалистов по изготовлению каменных орудий показывают, что такие древние орудия говорят о распространении новых приемов, расширявших репертуар камнетеса. Новые приемы требовали более сложных рецептов, в том числе особой подготовки камня к обтесыванию20.


Илл. 15.1. Ручное рубило из трубчатой кости млекопитающего, изготовленное 1,4 миллиона лет назад (Эфиопия)


Как и следует ожидать в период, когда кумулятивная культура еще только зарождается, в разных местонахождениях технологии и практики сильно варьируют, но наблюдается и накопление, пусть и неравномерное, и нередко технологии утрачиваются. Иногда – и даже часто – большие характерные ручные рубила исчезают, и остаются только более простые (олдувайские) каменные орудия21. Популяции могли утрачивать технические приемы и связанные с ними орудия, если на одно-два поколения теряли доступ к нужному сырью. А еще можно ожидать, что время от времени из репертуара тех или иных групп исчезали и контроль над огнем, и тепловая обработка пищи, как бывает со всеми другими культурными адаптациями. Как уже отмечалось (глава 5), умение разводить огонь иногда случайно утрачивается и у современных охотников-собирателей.

Примерно 1,4 миллиона лет назад, судя по анатомии ископаемых костей пальцев рук, у наших предков улучшилась мелкая моторика и пинцетный захват – в ответ на возрастающую важность орудий и новых приемов, связанных с ними. Основание третьего пальца Homo erectus изменило форму и стало неотличимым от нашего, но не таким, как у современных человекообразных обезьян и австралопитеков. Новый дизайн стабилизирует сустав при пинцетном захвате и укрепляет всю кисть и запястье22.

Хотя исследователи много спорили о колоссальном периоде застоя в развитии орудий и ноу-хау Homo erectus, в последнее время появляются данные, указывающие на то, что застоя, вероятно, не было23. Около 850 тысяч лет назад Homo erectus, чей мозг стал еще немного больше, иногда делал свои большие режущие орудия более тонкими и симметричными. Когда ученые попытались реконструировать эти приемы и изготовить такие красивые орудия, оказалось, что для этого требуются так называемые мягкие молотки из кости или рога, которые нужно предварительно изготовить. Такая перемена требовала для изготовления орудий особого технического мастерства и продолжительного технологического цикла, в котором стало больше этапов. Кроме того, несколько позже в разных районах для достижения тех же результатов стали применяться разные методы обработки и совершенно разные материалы.

Начиная примерно с 900 тысяч лет назад ускорились климатические изменения. Согласно математическим моделям, это должно было усилить отбор на эффективность социального обучения, особенно у вида, который уже в некоторой степени зависел от культуры. Однако быстро меняющиеся условия еще и мешали кумулятивной культурной эволюции, тормозили ее, а иногда и обращали вспять. Культурная эволюция создавала адаптации в соответствии с местными условиями и ресурсами, а климатические изменения лишали их смысла, поскольку теперь приходилось иметь дело с другой флорой и фауной и с другими погодными условиями. Популяции жили в какой-то среде несколько сотен лет, нарабатывая репертуар культурных адаптаций, а потом им приходилось переселяться либо заново адаптироваться к изменившимся условиям. При таких обстоятельствах следует ожидать, что время от времени будут появляться более сложные культурные продукты, но этот процесс будет неравномерным, со множеством рывков и остановок. Поскольку, скажем, сложные орудия нельзя считать непосредственным плодом большого мозга и интеллекта Homo erectus, как и наши сложные орудия нельзя считать плодом нашего выдающегося ума, не стоит рассчитывать, что везде, где бы ни появлялся Homo erectus, появятся одинаково сложные орудия (глава 12). Это было бы вероятно не в большей степени, чем сценарий, при котором первые европейские мореплаватели, отправлявшиеся в начале XVI века за океаны, нашли бы там общества, располагающие столь же сложным и изощренным технологическим репертуаром. Чтобы генерировать и поддерживать сложные технологии, нужен коллективный мозг, который держится на социальных сетях и гальванизируется социальными нормами.

Перейти на страницу:

Все книги серии Книжные проекты Дмитрия Зимина

Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?
Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?

В течение большей части прошедшего столетия наука была чрезмерно осторожна и скептична в отношении интеллекта животных. Исследователи поведения животных либо не задумывались об их интеллекте, либо отвергали само это понятие. Большинство обходило эту тему стороной. Но времена меняются. Не проходит и недели, как появляются новые сообщения о сложности познавательных процессов у животных, часто сопровождающиеся видеоматериалами в Интернете в качестве подтверждения.Какие способы коммуникации практикуют животные и есть ли у них подобие речи? Могут ли животные узнавать себя в зеркале? Свойственны ли животным дружба и душевная привязанность? Ведут ли они войны и мирные переговоры? В книге читатели узнают ответы на эти вопросы, а также, например, что крысы могут сожалеть о принятых ими решениях, воро́ны изготавливают инструменты, осьминоги узнают человеческие лица, а специальные нейроны позволяют обезьянам учиться на ошибках друг друга. Ученые открыто говорят о культуре животных, их способности к сопереживанию и дружбе. Запретных тем больше не существует, в том числе и в области разума, который раньше считался исключительной принадлежностью человека.Автор рассказывает об истории этологии, о жестоких спорах с бихевиористами, а главное — об огромной экспериментальной работе и наблюдениях за естественным поведением животных. Анализируя пути становления мыслительных процессов в ходе эволюционной истории различных видов, Франс де Вааль убедительно показывает, что человек в этом ряду — лишь одно из многих мыслящих существ.* * *Эта книга издана в рамках программы «Книжные проекты Дмитрия Зимина» и продолжает серию «Библиотека фонда «Династия». Дмитрий Борисович Зимин — основатель компании «Вымпелком» (Beeline), фонда некоммерческих программ «Династия» и фонда «Московское время».Программа «Книжные проекты Дмитрия Зимина» объединяет три проекта, хорошо знакомые читательской аудитории: издание научно-популярных переводных книг «Библиотека фонда «Династия», издательское направление фонда «Московское время» и премию в области русскоязычной научно-популярной литературы «Просветитель».

Франс де Вааль

Биология, биофизика, биохимия / Педагогика / Образование и наука
Скептик. Рациональный взгляд на мир
Скептик. Рациональный взгляд на мир

Идея писать о науке для широкой публики возникла у Шермера после прочтения статей эволюционного биолога и палеонтолога Стивена Гулда, который считал, что «захватывающая действительность природы не должна исключаться из сферы литературных усилий».В книге 75 увлекательных и остроумных статей, из которых читатель узнает о проницательности Дарвина, о том, чем голые факты отличаются от научных, о том, почему высадка американцев на Луну все-таки состоялась, отчего умные люди верят в глупости и даже образование их не спасает, и почему вода из-под крана ничуть не хуже той, что в бутылках.Наука, скептицизм, инопланетяне и НЛО, альтернативная медицина, человеческая природа и эволюция – это далеко не весь перечень тем, о которых написал главный американский скептик. Майкл Шермер призывает читателя сохранять рациональный взгляд на мир, учит анализировать факты и скептически относиться ко всему, что кажется очевидным.

Майкл Брант Шермер

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов

Эта книга — воспоминания о более чем двадцати годах знакомства известного приматолога Роберта Сапольски с Восточной Африкой. Будучи совсем еще молодым ученым, автор впервые приехал в заповедник в Кении с намерением проверить на диких павианах свои догадки о природе стресса у людей, что не удивительно, учитывая, насколько похожи приматы на людей в своих биологических и психологических реакциях. Собственно, и себя самого Сапольски не отделяет от своих подопечных — подопытных животных, что очевидно уже из названия книги. И это придает повествованию особое обаяние и мощь. Вместе с автором, давшим своим любимцам библейские имена, мы узнаем об их жизни, страданиях, любви, соперничестве, борьбе за власть, болезнях и смерти. Не менее яркие персонажи книги — местные жители: фермеры, егеря, мелкие начальники и простые работяги. За два десятилетия в Африке Сапольски переживает и собственные опасные приключения, и трагедии друзей, и смены политических режимов — и пишет об этом так, что чувствуешь себя почти участником событий.

Роберт Сапольски

Биографии и Мемуары / Научная литература / Прочая научная литература / Образование и наука

Похожие книги

История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных
История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных

Эта книга, по словам самого автора, — «путешествие во времени от вавилонских "шестидесятников" до фракталов и размытой логики». Таких «от… и до…» в «Истории математики» много. От загадочных счетных палочек первобытных людей до первого «калькулятора» — абака. От древневавилонской системы счисления до первых практических карт. От древнегреческих астрономов до живописцев Средневековья. От иллюстрированных средневековых трактатов до «математического» сюрреализма двадцатого века…Но книга рассказывает не только об истории науки. Читатель узнает немало интересного о взлетах и падениях древних цивилизаций, о современной астрономии, об искусстве шифрования и уловках взломщиков кодов, о военной стратегии, навигации и, конечно же, о современном искусстве, непременно включающем в себя компьютерную графику и непостижимые фрактальные узоры.

Ричард Манкевич

Математика / Научпоп / Образование и наука / Документальное / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина

Теория эволюции путем естественного отбора вовсе не возникла из ничего и сразу в окончательном виде в голове у Чарльза Дарвина. Идея эволюции в разных своих версиях высказывалась начиная с Античности, и даже процесс естественного отбора, ключевой вклад Дарвина в объяснение происхождения видов, был смутно угадан несколькими предшественниками и современниками великого британца. Один же из этих современников, Альфред Рассел Уоллес, увидел его ничуть не менее ясно, чем сам Дарвин. С тех пор работа над пониманием механизмов эволюции тоже не останавливалась ни на минуту — об этом позаботились многие поколения генетиков и молекулярных биологов.Но яблоки не перестали падать с деревьев, когда Эйнштейн усовершенствовал теорию Ньютона, а живые существа не перестанут эволюционировать, когда кто-то усовершенствует теорию Дарвина (что — внимание, спойлер! — уже произошло). Таким образом, эта книга на самом деле посвящена не происхождению эволюции, но истории наших представлений об эволюции, однако подобное название книги не было бы настолько броским.Ничто из этого ни в коей мере не умаляет заслуги самого Дарвина в объяснении того, как эволюция воздействует на отдельные особи и целые виды. Впервые ознакомившись с этой теорией, сам «бульдог Дарвина» Томас Генри Гексли воскликнул: «Насколько же глупо было не додуматься до этого!» Но задним умом крепок каждый, а стать первым, кто четко сформулирует лежащую, казалось бы, на поверхности мысль, — очень непростая задача. Другое достижение Дарвина состоит в том, что он, в отличие от того же Уоллеса, сумел представить теорию эволюции в виде, доступном для понимания простым смертным. Он, несомненно, заслуживает своей славы первооткрывателя эволюции путем естественного отбора, но мы надеемся, что, прочитав эту книгу, вы согласитесь, что его вклад лишь звено длинной цепи, уходящей одним концом в седую древность и продолжающей коваться и в наше время.Само научное понимание эволюции продолжает эволюционировать по мере того, как мы вступаем в третье десятилетие XXI в. Дарвин и Уоллес были правы относительно роли естественного отбора, но гибкость, связанная с эпигенетическим регулированием экспрессии генов, дает сложным организмам своего рода пространство для маневра на случай катастрофы.

Джон Гриббин , Мэри Гриббин

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научно-популярная литература / Образование и наука
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла

Нам доступны лишь 4 процента Вселенной — а где остальные 96? Постоянны ли великие постоянные, а если постоянны, то почему они не постоянны? Что за чертовщина творится с жизнью на Марсе? Свобода воли — вещь, конечно, хорошая, правда, беспокоит один вопрос: эта самая «воля» — она чья? И так далее…Майкл Брукс не издевается над здравым смыслом, он лишь доводит этот «здравый смысл» до той грани, где самое интересное как раз и начинается. Великолепная книга, в которой поиск научной истины сближается с авантюризмом, а история научных авантюр оборачивается прогрессом самой науки. Не случайно один из критиков назвал Майкла Брукса «Индианой Джонсом в лабораторном халате».Майкл Брукс — британский ученый, писатель и научный журналист, блистательный популяризатор науки, консультант журнала «Нью сайентист».

Майкл Брукс

Публицистика / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Прочая научная литература / Образование и наука / Документальное