Читаем Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее полностью

Угроза утратить репутацию и быть наказанным, созданная социальными нормами родства и взаимности, благоприятствует генам, которые еще сильнее укрепляют нашу психологию родственных отношений и взаимности, возникшую в ходе эволюции. Именно поэтому мы склонны сотрудничать больше других видов, причем как на уровне друзей и родных, так и на уровне сообщества и племени. Разумеется, это создает и постоянную напряженность между этими уровнями, которая и сегодня пронизывает всю нашу жизнь и институты и представляет собой едва ли не главное препятствие для нормального функционирования организаций, правительств и государств.

Таким образом, человеческие общества так сильно разнятся степенью и интенсивностью сотрудничества, поскольку в разных обществах в ходе культурной эволюции возникли разные социальные нормы. Эти нормы оказывают сильнейшее психологическое воздействие, поскольку нередко задействуют врожденные механизмы, которые влияют на наши мотивы, гормональный фон, суждения и восприятие и делают нас более или менее склонными к сотрудничеству в разных контекстах.

В целом этот культурно-генетический коэволюционный процесс позволяет преодолеть главные трудности в понимании особой природы человеческого сотрудничества. Он объясняет не только почему наш вид склонен к сотрудничеству настолько больше других, но и почему человеческая кооперация (1) так сильно различается в разных обществах и разных поведенческих сферах (дележ пищи, оборона общины, участие в обрядах и пр.), (2) так сильно укрепилась в последние 10 тысяч лет, (3) так сильно зависит от культурного обучения, (4) опирается на те же репутационные механизмы, которые действуют во многих сферах, где не предполагается сотрудничества, например при соблюдении пищевых табу и в ритуальных практиках, и (5) поддерживается в разных обществах сильно различающимися системами стимулов, в число которых входят награды, наказания, признаки статуса и избирательная эксплуатация нарушителей норм5.

Почему мы кажемся такими умными по сравнению с другими животными?

Прежде всего надо понять, что вы не стали бы такими умными, если бы не получили доступ к колоссальному хранилищу ментальных приложений из огромного запаса наследуемых через культуру практик и ноу-хау и не скачали себе эти приложения. Полный список всего, что я здесь упоминал, довольно длинен и рассеян по многим главам. Приведу краткий перечень ментальных инструментов, которые вы никогда не сумели бы изобрести самостоятельно, но получили в свое распоряжение: десятеричная система счисления, дроби, единицы времени (минуты, часы, дни и т. д.), блоки, огонь, колесо, рычаг, одиннадцать названий основных цветов, сила ветра, письменность, упругая энергия, умножение, чтение, воздушные змеи, всевозможные узлы, трехмерные системы координат и подчинительные союзы. И, как я отмечал в главе 16, что-то из этого установлено у вас в мозге как встроенное программное обеспечение, а что-то уже превратилось в “железо”. Если вы это читаете, можно ручаться, что ваше мозолистое тело, информационное шоссе, соединяющее полушария мозга, толще, чем у человека неграмотного.

Если же мы отправимся в прошлое и, перебирая век за веком, рассмотрим случайных людей из числа тогда живших и проверим, какие у них в голове хранятся приобретенные через культуру ментальные инструменты, окажется, что те, которыми располагаем мы, постепенно исчезают. Мы то и дело будем обнаруживать другие превосходные ментальные инструменты и способности – умение быстро считать в уме, острое подводное зрение, массу неочевидных эвристических земледельческих приемов, ментальные карты для чтения звериных следов и развитое обоняние. Как я уже отмечал, многие такие ментальные инструменты даются не бесплатно. Скажем, приобретение одиннадцати названий для основных цветов повысило у нас способность различать цвета, помеченные разными лингвистическими ярлыками, но снизило способность различать оттенки в пределах одного ярлыка. А, например, биологические категории, хотя и способны высветить важные отношения (пингвины – птицы, значит, они откладывают яйца), скрывают другие важные отношения (пингвины водоплавающие, поэтому кости у них сплошные, а не полые, как у большинства других птиц). Тем не менее очевидно, что в прошлом людям хуже удавалось многое из того, что мы сейчас считаем показателями “ума”. Скажем, если бы мы измерили их коэффициент интеллекта по современной шкале, оказалось бы, что на второй нашей остановке – в 1815 году – коэффициент интеллекта среднего американца ниже 706.

Перейти на страницу:

Все книги серии Книжные проекты Дмитрия Зимина

Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?
Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?

В течение большей части прошедшего столетия наука была чрезмерно осторожна и скептична в отношении интеллекта животных. Исследователи поведения животных либо не задумывались об их интеллекте, либо отвергали само это понятие. Большинство обходило эту тему стороной. Но времена меняются. Не проходит и недели, как появляются новые сообщения о сложности познавательных процессов у животных, часто сопровождающиеся видеоматериалами в Интернете в качестве подтверждения.Какие способы коммуникации практикуют животные и есть ли у них подобие речи? Могут ли животные узнавать себя в зеркале? Свойственны ли животным дружба и душевная привязанность? Ведут ли они войны и мирные переговоры? В книге читатели узнают ответы на эти вопросы, а также, например, что крысы могут сожалеть о принятых ими решениях, воро́ны изготавливают инструменты, осьминоги узнают человеческие лица, а специальные нейроны позволяют обезьянам учиться на ошибках друг друга. Ученые открыто говорят о культуре животных, их способности к сопереживанию и дружбе. Запретных тем больше не существует, в том числе и в области разума, который раньше считался исключительной принадлежностью человека.Автор рассказывает об истории этологии, о жестоких спорах с бихевиористами, а главное — об огромной экспериментальной работе и наблюдениях за естественным поведением животных. Анализируя пути становления мыслительных процессов в ходе эволюционной истории различных видов, Франс де Вааль убедительно показывает, что человек в этом ряду — лишь одно из многих мыслящих существ.* * *Эта книга издана в рамках программы «Книжные проекты Дмитрия Зимина» и продолжает серию «Библиотека фонда «Династия». Дмитрий Борисович Зимин — основатель компании «Вымпелком» (Beeline), фонда некоммерческих программ «Династия» и фонда «Московское время».Программа «Книжные проекты Дмитрия Зимина» объединяет три проекта, хорошо знакомые читательской аудитории: издание научно-популярных переводных книг «Библиотека фонда «Династия», издательское направление фонда «Московское время» и премию в области русскоязычной научно-популярной литературы «Просветитель».

Франс де Вааль

Биология, биофизика, биохимия / Педагогика / Образование и наука
Скептик. Рациональный взгляд на мир
Скептик. Рациональный взгляд на мир

Идея писать о науке для широкой публики возникла у Шермера после прочтения статей эволюционного биолога и палеонтолога Стивена Гулда, который считал, что «захватывающая действительность природы не должна исключаться из сферы литературных усилий».В книге 75 увлекательных и остроумных статей, из которых читатель узнает о проницательности Дарвина, о том, чем голые факты отличаются от научных, о том, почему высадка американцев на Луну все-таки состоялась, отчего умные люди верят в глупости и даже образование их не спасает, и почему вода из-под крана ничуть не хуже той, что в бутылках.Наука, скептицизм, инопланетяне и НЛО, альтернативная медицина, человеческая природа и эволюция – это далеко не весь перечень тем, о которых написал главный американский скептик. Майкл Шермер призывает читателя сохранять рациональный взгляд на мир, учит анализировать факты и скептически относиться ко всему, что кажется очевидным.

Майкл Брант Шермер

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов

Эта книга — воспоминания о более чем двадцати годах знакомства известного приматолога Роберта Сапольски с Восточной Африкой. Будучи совсем еще молодым ученым, автор впервые приехал в заповедник в Кении с намерением проверить на диких павианах свои догадки о природе стресса у людей, что не удивительно, учитывая, насколько похожи приматы на людей в своих биологических и психологических реакциях. Собственно, и себя самого Сапольски не отделяет от своих подопечных — подопытных животных, что очевидно уже из названия книги. И это придает повествованию особое обаяние и мощь. Вместе с автором, давшим своим любимцам библейские имена, мы узнаем об их жизни, страданиях, любви, соперничестве, борьбе за власть, болезнях и смерти. Не менее яркие персонажи книги — местные жители: фермеры, егеря, мелкие начальники и простые работяги. За два десятилетия в Африке Сапольски переживает и собственные опасные приключения, и трагедии друзей, и смены политических режимов — и пишет об этом так, что чувствуешь себя почти участником событий.

Роберт Сапольски

Биографии и Мемуары / Научная литература / Прочая научная литература / Образование и наука

Похожие книги

История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных
История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных

Эта книга, по словам самого автора, — «путешествие во времени от вавилонских "шестидесятников" до фракталов и размытой логики». Таких «от… и до…» в «Истории математики» много. От загадочных счетных палочек первобытных людей до первого «калькулятора» — абака. От древневавилонской системы счисления до первых практических карт. От древнегреческих астрономов до живописцев Средневековья. От иллюстрированных средневековых трактатов до «математического» сюрреализма двадцатого века…Но книга рассказывает не только об истории науки. Читатель узнает немало интересного о взлетах и падениях древних цивилизаций, о современной астрономии, об искусстве шифрования и уловках взломщиков кодов, о военной стратегии, навигации и, конечно же, о современном искусстве, непременно включающем в себя компьютерную графику и непостижимые фрактальные узоры.

Ричард Манкевич

Математика / Научпоп / Образование и наука / Документальное / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина

Теория эволюции путем естественного отбора вовсе не возникла из ничего и сразу в окончательном виде в голове у Чарльза Дарвина. Идея эволюции в разных своих версиях высказывалась начиная с Античности, и даже процесс естественного отбора, ключевой вклад Дарвина в объяснение происхождения видов, был смутно угадан несколькими предшественниками и современниками великого британца. Один же из этих современников, Альфред Рассел Уоллес, увидел его ничуть не менее ясно, чем сам Дарвин. С тех пор работа над пониманием механизмов эволюции тоже не останавливалась ни на минуту — об этом позаботились многие поколения генетиков и молекулярных биологов.Но яблоки не перестали падать с деревьев, когда Эйнштейн усовершенствовал теорию Ньютона, а живые существа не перестанут эволюционировать, когда кто-то усовершенствует теорию Дарвина (что — внимание, спойлер! — уже произошло). Таким образом, эта книга на самом деле посвящена не происхождению эволюции, но истории наших представлений об эволюции, однако подобное название книги не было бы настолько броским.Ничто из этого ни в коей мере не умаляет заслуги самого Дарвина в объяснении того, как эволюция воздействует на отдельные особи и целые виды. Впервые ознакомившись с этой теорией, сам «бульдог Дарвина» Томас Генри Гексли воскликнул: «Насколько же глупо было не додуматься до этого!» Но задним умом крепок каждый, а стать первым, кто четко сформулирует лежащую, казалось бы, на поверхности мысль, — очень непростая задача. Другое достижение Дарвина состоит в том, что он, в отличие от того же Уоллеса, сумел представить теорию эволюции в виде, доступном для понимания простым смертным. Он, несомненно, заслуживает своей славы первооткрывателя эволюции путем естественного отбора, но мы надеемся, что, прочитав эту книгу, вы согласитесь, что его вклад лишь звено длинной цепи, уходящей одним концом в седую древность и продолжающей коваться и в наше время.Само научное понимание эволюции продолжает эволюционировать по мере того, как мы вступаем в третье десятилетие XXI в. Дарвин и Уоллес были правы относительно роли естественного отбора, но гибкость, связанная с эпигенетическим регулированием экспрессии генов, дает сложным организмам своего рода пространство для маневра на случай катастрофы.

Джон Гриббин , Мэри Гриббин

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научно-популярная литература / Образование и наука
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла

Нам доступны лишь 4 процента Вселенной — а где остальные 96? Постоянны ли великие постоянные, а если постоянны, то почему они не постоянны? Что за чертовщина творится с жизнью на Марсе? Свобода воли — вещь, конечно, хорошая, правда, беспокоит один вопрос: эта самая «воля» — она чья? И так далее…Майкл Брукс не издевается над здравым смыслом, он лишь доводит этот «здравый смысл» до той грани, где самое интересное как раз и начинается. Великолепная книга, в которой поиск научной истины сближается с авантюризмом, а история научных авантюр оборачивается прогрессом самой науки. Не случайно один из критиков назвал Майкла Брукса «Индианой Джонсом в лабораторном халате».Майкл Брукс — британский ученый, писатель и научный журналист, блистательный популяризатор науки, консультант журнала «Нью сайентист».

Майкл Брукс

Публицистика / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Прочая научная литература / Образование и наука / Документальное