Секрет Небосвода. Рассказы

– А утром – картина! – вернулся в разговор Евгений Павлович. – Иду в школу, вижу у ворот: человек тридцать детей, с первоклашками, бегают вовсю и играют вокруг старика. Он стоит в своих лохмотьях, смотрит на них, иногда что-нибудь скажет, и снова стоит и молчит. Дети его как-то сразу поняли, увидели. Я-то думал, если они этого лохматого встретят – заплюют или камнями закидают. А тут будто старик с ними вместе. Потом посох вверх поднял, махнул рукой. Дети разом кинулись в школу. От старика прямо по воздуху движение какое-то шло, сила что ли какая… Я на уроке спрашиваю ребят, кто с вами был? А они мне – дед Иван, дед Иван…

– Дальше чуть было не приключилась беда, – окликнул нас врач Сергей Григорьевич. На второй день у закрытого детского сада – его под торговлю лет несколько как отдали – подъехали к нему четверо в форме, обступили, что-то спрашивают – документы, мол. Неизвестно, что он сказал – но все они очень скоро молчком из Небосвода уехали, сбежали будто. Теперь на весь Небосвод один участковый, да и тот все больше огородничает.

– А ведь, наверное, тогда-то начались… э-э… предсказания…

– Какие еще предсказания? – вздохнул я, ничему не удивляясь.

– Да, тогда же в Торговом доме и случилось, – поднялся со своего места Корнеев. – Сидим мы, значит, пиво пьем, никого не трогаем. Заходит тут этот ворох шкур, на ногах тряпки, с палкой в руках, глянул на нас и спрашивает, чего мы здесь все делаем? Мы ему: «Как чего? Дед, не видишь что ли, базар». А он: «Будете друг у друга воровать, станете обезьянами». Мы кричим ему: «Где ты это, дед, такое видел?» А он, на прилавок глядя, – «Да вот в библиотеке вашей. Написано – дескать, были обезьяны, стали люди. «А что, – смеемся, – мы в школах проходили». «То-то, – морщится старик, – похожи». Тут глянул он на нас так – что в дрожь, смотрит неотрывно – и не двинутся с места. В голове какая-то дичь, голос будто неизвестный, вся сила из рук и из ног ушла, ни шевельнуться, ни слова сказать. И слышится откуда не знаю: «Не будет вам радости от денег ваших, от лжи и обмана вашего. Поймете, что творите с жизнями своими и образумитесь. Помните Ивана, который позора вашего не стерпел».

– Ну, кто с ним еще-то встречался? – обратился Корнеев к столу. – Ты что ль, Капустин?

– Известно я. Из магазина шел. Хлеба взял, – ответил садовод. – А старик сидит на крыльце и палкой перед собой по воздуху водит. День выдался ясный и ветреный, и вижу я, кончик посоха точно также двигается, как ворох листьев на дороге перед ним на ветру – то по кругу, то чуть в сторону, вверх приподнимется, а то обратно по земле стелется. И не ясно, повторяет ли старик за листьями или сам ветром листья шевелит… Прохожу мимо и вид делаю, что не замечаю. А внутри будто все сжалось.

– Спасибо за угощеньице, Петр Васильевич, – он мне вдруг.

Повернулся и вижу – в руке у него яблоко большое, спелое. Старик откусывает, на меня не смотрит.

– За какое еще угощеньице? – а сам думаю, откуда у него яблоко? У нас в мае еще все в цвету померзло, а покупных не помню, когда завозили.

– Вы были добры к детям, – говорит старик.

– Мы что, знакомы? – замер я.

– Конечно, – старик удивительно легко поднялся и смотрит на меня. Про его глаза я уже слышал, а тут увидел, как на заросшем лице они будто горят. – Вы, – говорит он, – зла никому не делали, – и вдруг, – берегите дерево. В этот раз урожая не будет. Но если найдете силы продержаться – все образуется. И яблони оживут, если будете о них заботиться. Очнулся я дома. Думаю, дела. Выпить налил, опрокинул. Вдруг такое ужасное отвращение почувствовал, мерзость, что тут вырвало.

Я был поражен. Дюжина взрослых людей, с неподдельной верой рассказывали придуманные с плохим чувством воображения и юмора чистой воды фантазии, подходящие скорее для анекдотов.

– К вечеру второго дня вокруг старика собралась половина протрезвевшего села, – снова заговорил Евгений Павлович. – Иван пришел ровно на то место, где строится храм. Старик принес дров и разжег костер. Люди уселись вокруг. Он ничего не говорил, только смотрел, переводя взгляд с одного лица на другое. Казалось, он сильно очень устал. Люди у костра стали оживать. Кто-то рассказывал глупые истории, дети развеселились. Самые древние наши старики уселись у огня и молчали.

Теперь понимаю, как был нам нужен третий день, и когда смотрю на лица детей в школе, думаю, не будь этого последнего дня, посеянное могло засохнуть, и все бы вернулось на свои черные круги.

– Кем бы ни был Иван, плюнуть на все и признаться, мы не могли. Страшно было, – продолжил Виктор Алексеевич. – Глубоко ночью с остальным народом я побрел домой, дохлебывать горькую. Утром вышел рано на улицу. Иду, за больную голову держусь, и вижу – трое у забора дубинами кого-то забивают. Тихо, без криков, одни глухие удары. А под дубинами лохмотья торчат. Аннушка в стороне сидит и неслышно плачет. Я так и онемел – стою дураком, и понять не могу. Только знаю себе четко так, что забьют его сейчас, и тогда – все…