Секрет опричника. Преступление в слободе

Все эти вопросы и предположения бились у меня в голове, как бильярдные шары, и не находили одного-единственного и правильного выхода. Мои попытки разобраться во взаимоотношениях человека с тетрадью и Стриженого были похожи на поведение человека, наблюдающего за шахматной игрой, но не знающего правил игры: он мучительно пытается угадать, чья позиция выигрышней, и не в силах этого сделать. Я почти физически чувствовал между Стриженым и человеком с тетрадью силовую линию, при пересечении которой меня словно пронзало током; и я спешил выйти из ее поля, то есть не мешать Стриженому следить за человеком с тетрадью. А тот, по крайней мере мне так казалось, по-прежнему ничего не замечал и с лица его не сходило выражение интереса и восхищения.

Наверное, несмотря на замеченную слежку, сходное выражение было и на моем лице. Вместе с тем, слушая пояснения Степана Степановича, я иногда приходил к мысли, что чем совершеннее произведение ювелирного искусства, тем извилистей и мрачней его судьба, хотя вроде бы красота не должна быть источником зла и преступлений.

И опять мое внимание возвращалось к слежке, которая так неестественно выглядела здесь, в Оружейной палате; и опять я искал глазами Стриженого и человека с тетрадью, пытаясь угадать, что связывает этих людей невидимою нитью. Если мужчина с тетрадью по-прежнему был целиком поглощен созерцанием музейных экспонатов, то Стриженый, как я убедился, смотрел на них только за тем, чтобы не привлечь к себе внимания того, за кем он так усердно следил.

Вскоре я понял еще одну особенность этой ситуации: Стриженый старается не пропустить, какой из экспонатов привлечет наибольшее внимание человека с тетрадью. Каждый раз, когда тот останавливался у какой-нибудь из стеклянных витрин, Стриженый подходил ближе, стараясь проследить за взглядом своего «подопечного». Невольно я сам включился в эту игру, благодаря чему и заметил, что особым вниманием мужчины с тетрадью пользуются экспонаты, каким-то образом связанные с личностью Ивана Грозного. Больше того, через некоторое время у меня сложилось впечатление, что он разыскивает какой-то определенный предмет, ради которого и пришел в Оружейную палату.

Вскоре я получил возможность убедиться в верности своего предположения. Случилось это, когда человек с тетрадью подошел к витрине, за стеклом которой на черном бархате сияло золотое блюдо с витиеватым цветочным узором. Мужчина почти уткнулся носом в стекло витрины, чтобы как можно лучше и тщательней разглядеть экспонат, хотя, на мой взгляд, в нем, по сравнению с другими предметами, не было ничего необычного.

До этого человек с тетрадью не задал Степану Степановичу ни одного вопроса, но здесь не удержался.

– Вы не могли бы подробнее рассказать о судьбе этого блюда? – спросил он, и я впервые услышал его голос – несколько хрипловатый, словно простуженный.

Степан Степанович взглянул на мужчину заинтересованно:

– Пожалуй, это один из самых загадочных экспонатов Оружейной палаты.

Краем глаза я заметил, как Стриженый, забыв об осторожности, протиснулся к мужчине с тетрадью почти вплотную, чтобы не пропустить ни слова из его разговора с экскурсоводом.

– Что же загадочного в нем? – человек с тетрадью произнес эту фразу таким тоном, словно умышленно хотел раззадорить Степана Степановича и таким образом получить от него как можно больше нужной информации.

– Специалисты считают, что это блюдо византийской работы.

Мужчина демонстративно пожал плечами:

– Здесь, в Оружейной палате, произведения византийского искусства представлены весьма широко.

– Вы совершенно правы, – согласился Степан Степанович. – У нас имеется множество византийских предметов, датированных вплоть до пятнадцатого века, когда Византия прекратила свое существование. Но блюдо, которым вы заинтересовались, нечто особенное. Если вы посмотрите на него со стороны, под определенным углом, то увидите на нем еще одно изображение, сделанное грубо, примитивно. Но именно эта примитивность и позволила высказать предположение, что блюдо побывало в Сибири. В наших фондах хранится несколько серебряных блюд, на которых в той же манере выцарапаны сцены охоты, группы воинов с саблями в руках, всадники на конях. Древние авторы, чтобы записать свои произведения, смывали с пергамента старые тексты и создавали новые, так называемые палимпсесты. К счастью, таежным художникам не приходило в голову уничтожать первоначальные рисунки, поэтому мы имеем возможность видеть работы сразу двух мастеров. При всем несовершенстве сибирских «граверов» их рисунки – это замечательные свидетельства о жизни древних народов Сибири, о их обычаях, одежде, пристрастиях…