Секрет политшинели

– И Гитлеру показать, вот бы испугался! – поддержал Кратов. Оба снова рассмеялись, и это было на пользу. Смех успокоил их. Оказывается, матрос хотел пристрелить раненого немецкого унтер-офицера и разбить прикладом полевой телефон, стоявший на скамье. Шведов удержал его.

Я огляделся.

Немец лежит на животе в проходе между скамьями. Пол засыпан стеклами и щепой. На скамье – телефон. Он в футляре из темно-коричневой пластмассы. Тут же разостлана карта. На противоположной скамье – карабин. Вероятно, тот самый, из которого фашист бил по нам со Шведовым, когда мы отбегали к буграм.

И телефон, и унтер-офицер – каждый по-своему живы. Они тянутся друг к другу. Телефон то и дело издает зуммер. Немец приподнимает голову и тянет кверху руку, стараясь достать аппарат. Он слеп. Нас не видит.

– Это же он, наблюдатель, гад, – хрипло говорит Кратов. – Сколько он наших людей загубил через этот телефон!

– Про это мы больше тебя знаем, – отвечает Андрей.

– Вот и надо его, гада, докончить. Из мести!.. А кроме того, из жалости. Мучается ведь, – настаивает матрос.

– Тоже мне месть – добивать слепого и умирающего, – возражает Шведов. – А жалость сдай в каптерку на хранение. О пользе надо думать. Пока немец жив, он для нас «язык». Слышите, слово какое-то повторяет. Может быть, это позывной его дивизиона.

Прислушайся, Саня!

Я присел возле немца.

– Mutti, – шептал он. – Mutti…

– Насчет мути какой-то брешет, – перевел Кратов.

– Мутти – значит мамочка, – сказал я.

– Ага! – воскликнул Кратов. – Мамочку теперь вспомнил, фашист! Все они скоро мамочек вспомнят, раз под Кронштадтом да под Питером оказались.

– Поговори с ним, Саня. Умно поговори, – сказал Шведов. – А ты, Павел, помолчи.

– А про что говорить?

– Сознание у него мутное. Русскую речь слышит, а никак не реагирует, – пояснил Андрей. – Попробуй поговорить с ним как немец.

– Как фриц с фрицом, – усмехнулся Кратов. – Валяй, а мы послушаем.

– Постарайся хотя бы узнать, – продолжал Шведов, – где стоят его батареи.

Я потормошил немца за плечо. Он застонал.

– Wer ist da? (Кто здесь?) – спросил он слабым голосом. – Wer ist doch da? (Кто же все-таки здесь?) Ich höre nichts… (Я ничего не слышу.)

Я раскрыл солдатскую книжку убитого пехотинца и ответил:

– Ich bin Gefreiter Rudi Kästler. Ich will dir helfen. (Я ефрейтор Руди Кестлер. Я хочу тебе помочь.)

– Mir kann man schon nicht helfen. (Мне уже нельзя помочь.) Ich hies Helmut Raabe. (Меня звали Хельмут Раабе.) Mutti, Mutti… mir ist so weh… (Мамочка, мамочка… мне так плохо…)

С этими словами немец снова потянулся вверх к скамейке, но тут же сник и замолк. Я еще раз потормошил его, но он больше не откликался.

– Подох, – сказал Кратов, тронув тело сапогом. – Немного вы от него узнали. Вполне можно было сразу добивать. Только зря время потеряли.

– Ничего не поделаешь. – Шведов взял в руки немецкую картy. – Попробуем сами разобраться в обстановке.

Мне было досадно, что так мало пришлось поработать по специальности. Конечно, мои товарищи успели убедиться, что свое дело я хорошо знаю. Но мне хотелось побольше поговорить при них по-немецки. Вероятно, именно поэтому черт толкнул меня на поступок, последствия которого я никак не предвидел. В моей голове блеснула мысль: «А что, если настал мой «звездный час»? Тот единственный и неповторимый момент, когда и я могу совершить нечто значительное. Что-нибудь такое, чтобы у того же Кратова не повернулся язык издевательски подбадривать меня: «Не трусь, переводчик!»».

Услышав очередной зуммер телефона, я схватил трубку и крикнул в микрофон:

– Zur Stelle Gefreiter Rudi Kästler, vierte Kompanie, drittes Regiment, zweiundfünfzigβte Infanteriedivision! (На месте ефрейтор Руди Кестлер. Четвертой роты третьего полка пятьдесят второй пехотной дивизии!) Андрей и Павел остолбенели. Я сделал им знак молчать.

– Was ist Rudi Kästler? (Что это такое – Руди Кестлер?) – прокричала трубка. Позывные? – спросил немецкий телефонист.

– Я их не знаю. Я говорю из трамвая на шоссе. Ваш наблюдатель Хельмут Раабе только что умер у меня на руках. Это все, что я могу нам сообщить. Мне надо идти догонять своих.

– Подожди у аппарата, осел! Я позову командира дивизиона.

Я разжал пальцы и отпустил эбонитовый рычаг, вделанный в корпус трубки. Связь разъединилась.

– Даешь ты жизни, переводчик! – Кратов сделал глубокий вдох, точно вынырнул из воды. Во время моего разговора он не дышал.

Услышав, что немец обозвал меня ослом, Павел выхватил трубку.

– Я с ним сейчас на морском эсперанто поговорю. Без переводчика понятно будет куда идти!

Раздался зуммер. Кратов вдавил рычаг.

– Балтийский флот… – заорал он в трубку. Дальше шла изобретательная трехпалубная брань, зарифмованная на слово «флот». Чтобы остановить вошедшего в азарт моряка, Шведов выдернул концы телефонного шнура, прижатые клеммами к аппарату.

– Ты что, фашистские уши пожалел?! – возмутился Кратов. – Испортил песню! На самом интересном месте.