Секрет политшинели

– Знаешь что, Нюрка, давай с этого фарватера к заливу подадимся. Стреляют туда меньше.

– А ничего, – говорит, – я уже привыкла.

Ну, думаю, будем с другого борта захождение играть.

– Там, – говорю, – Нюра, цветов больше, чем здесь.

– Тогда, – говорит, – пойдем, Паша.

Свернули мы к заливу.

Между прочим, был бы я один, все равно бы к берегу подался. Там мне вроде бы ближе к дому. Корабли видать. Морской канал. Кронштадт. В случае чего – вплавь добраться можно.

Дошли мы до залива. Подбежал я к самой воде. Вдыхаю морской воздух. Камышом пахнет, тиной. Хорошо! Нюрка возле меня стала, за руку меня схватила и спрашивает:

– Что это ты, Паша?

Я и отвечаю:

– Обидно, что на землю с корабля сойти пришлось.

– С корабля ты бы меня не разглядел, и мы бы с тобою не встретились.

Еще крепче она прижалась к моей руке и говорит:

– Если бы не война, тем более бы встретились. Ты, Паша, сходил на берег по выходным дням? Гулял в Петергофе?

– Много нас там гуляло, охотников до девчат. Кто-нибудь другой тебя бы и пришвартовал.

– Ведь никто не пришвартовал. А сколько пыталось.

– Так никто и не сумел?

– Никто, Паша.

– Заливаешь!

– Нет, правда.

– Тогда чего же так?

– Не нравился никто. Ждала все какого-то другого совсем.

– Принца, что ли?

– Сама не знала, что мне надобно было. Теперь зато знаю… Как снял ты меня там, на развилке, с грузовика, как поднял над собой, посмотрела я сверху в твои глаза… Еще имени твоего не знала, а поняла: хочу, чтобы всегда эти руки меня поддерживали и чтобы в глаза эти мне всегда смотреться… Ты еще задержал меня немного в воздухе, и стала я в тот миг словно птица. А ты тут возьми и опусти меня на землю…

– Сколько ж тебя можно на весу держать. Птичка-то ты плотненькая.

Хотел я тут высвободить руку, чтобы свои слова насчет ее плотности проиллюстрировать, но воздержался. Неохота было свой авторитет подрывать, раз она про меня такие слова говорит. А Нюрка, все так же ко мне прижавшись, говорит еще:

– Когда ты, Паша, с лейтенантом заспорил, заступился за женщин наших, чтобы их за детишками в Стрельну пустили, поняла я, что душа у тебя добрая, хотя вид суровый.

– Скажешь тоже – «добрая душа». Что я баба, что ли?

Возражаю я ей так это вроде бы свысока. А внутри себя чувствую, что-то во мне делается… И вокруг тоже все какое-то другое становится. И сердечный стук в ушах так отдается, что залпы с моря хуже слышны.

Повернул я ее к себе, обнял за плечи, в глаза заглянул, да тут и остановился. Такую я увидел ко мне доверчивость, что аж дух перехватило. «Ну, – думаю, – держись, Пашка Кратов, и в самом деле не превратись в какого-нибудь принца! Двигай лучше на дизелях полным ходом по фарватеру».

– Вот что, – говорю, – Нюра, ты мне тоже с первого раза понравилась.

– Знаю, Паша. Я ведь красивая.

– Выходит, – говорю, – у нас с тобой одновременное взаимное влечение. Вот и давай я тебя для начала поцелую.

Молчит Нюрка и смотрит на меня. А я продолжаю:

– Только пойдемте, Нюрочка, целоваться туда, в кустики, а то, чего доброго, братва вон с той коробки в дальномер за нами подсматривать начнет.

– Зачем ты так, Паша? Это ведь не ты говоришь.

– А кто же? Я. Надо понимать – война. Канителиться некогда – враг у ворот!

– Ну и что же, что война. Пусть все по-хорошему у нас с тобой будет.

– Так я и хочу по-хорошему. Адрес у тебя возьму, свои тебе запишу координаты – номер полевой почты и маманин адрес. Фото мне свое пришлешь. И ждать будешь надежнее. А я, если живой буду, тоже тебя не забуду.

– Я и так буду тебя ждать, Паша. Только тебя. Сколько бы ни пришлось… А сейчас пошли.

Вдруг слышно стало – снаряды где-то у шоссе рвутся. Один, другой, третий. Штук двадцать вдарило.

Нюрка за женщин своих заволновалась – не их ли у дороги накрыли. Я про вас про двоих подумал. В общем, война о себе напомнила: не забывайтесь, мол, люди, здесь я.

Нюрка меня за рукав потянула:

– Пойдем, Паша.

– Ладно, – говорю, – пошли. Отведу тебя в Стрельну. А сам дальше. Мне в Рамбов поспешать надо.

С берега мы ушли в заросли. Я впереди иду. Нюрке я строго сказал: цветов не собирать. Идти за мной в кильватер шаг в шаг. Разговорчики отставить.

Сам я тоже иду молча. Пусть чувствует – обиженный я.

Идем кустами. Вдруг я слышу, смеется кто-то не по-нашему.

Нюрке я вовремя успел руку сжать, к земле ее пригнул. Сам распластался. Гляжу – на том краю поляны, возле перелеска, походная кухня дымит. На подножке немец стоит. В каске и в белом фартуке. Черпаком в котле помешивает. Другой – спиной к нам – дровишки нарубает. Третий на пеньке сидит, карабин на коленях держит.

Соображаю так: рота их впереди, перед Стрельной, а тут обед для нее варят. Выходит, от залива до шоссе пространство перехвачено. На Стрельну здесь не пробиться. Ну а этих трех, думаю, надо прибрать. Закон такой: видишь фашиста – бей! Расположились тут как дома! Который на пеньке сидит, чего-то рассказывает. Кок черпаком помешивает и регочет. Третий так это легонько топориком помахивает и тоже посмеивается. Рассчитываю: первым выстрелом кончаю того, что на пеньке сидит. Вторым – который дровишки нарубает. Ну а уж кока прикончу последним.

Шепчу Нюрке: