Но самое главное – не напрасны ли все эти мучения, разговоры-уговоры, возвращение в театр и пр.? Нужно ли Высоцкому это теперь? Чувствовать себя почему-то виноватым, выносить все вопросы, терпеть фамильярности, выслушивать грубости, унижения – при том, что Галилей уже сыгран, а, с другой стороны, появляется с каждым днем все больше отхожих занятий: песни, писание и постановка собственных пьес, сценариев, авторство, соавторство – и никакого ограничения в действиях. Вольность и свободная жизнь. Не надо куда-то ходить, обязательно и строго вовремя, расписываться, играть нелюбимые роли и выслушивать замечания шефа и т. д. и т. п., а доверия прежнего нет, любви нет, во взаимоотношениях трещина, замены произведены, молодые артисты подпирают. С другой стороны, кинематограф может погасить ролевой голод, да еще к тому же реклама. Я убежден, что все эти вопросы, и еще много других, его мучают, да и нас тоже. Только я думаю, что без театра он погибнет, погрязнет в халтуре, в стяжательстве, разменяет талант на копейки и рассыплет по закоулкам. Театр – это ограничитель, режим, это постоянная форма, это воздух и вода. Все промыслы возможны, когда есть фундамент. Он вечен, прочен и необходим. Все остальное – преходяще. Экзюпери не бросил летать, как занялся литературой, совершенно чужим делом. А все, чем занимается Володя, это не так далеко от театра – смежные дела, которые во сто крат выигрывают от сотрудничества с театром.
Прискакал с двух концертов. Записки: «Что с Высоцким?», «Правда ли, что Высоцкий уволен из театра?».
Нет, Высоцкий снова в театре, вчера мы играли «Послушайте!» первым составом. Взят на договор с какими-то унизительными оговорками, условиями и т. д. Но иначе, в общем, и быть не могло.
Концерт с Высоцким – «возвращение блудного сына».
Утренний «Галилей». Снова Высоцкий на арене. Зал наэлектризован. Прошел на «ура». Алые тюльпаны. Трогательно.
Славина:
– У вас с Венькой появилось перед Володькой подобострастие… Вы как будто в чем извиняетесь, лебезите, заискиваете…
– Есть несчастье и незнание, как относиться к нему, что делать, что будет дальше… тем более что для него самого нет этого несчастья, он не считает себя больным и в чем-то виноватым, во всяком случае, в той степени, в которой считаем мы… И мы растеряны… Это как – видишь язву на лбу другого и знаешь, чем она грозит, а сказать боишься и сознаешь бесполезность, коль скажешь, потому что ничем помочь уже нельзя… Вот и мнешься и теряешься.
(После репетиции «Живого».)
Высоцкий:
– Твоя работа меня устраивает на 100, ну, на 99%. Валера, это грандиозно, то, что ты делаешь… ты иногда делаешь такие вещи, что сам не замечаешь… очень хорошие места с плотами, суд, счастье, пахота… вообще, это твоя удача и Петровича.
Володя говорил много и так хорошо и трогательно, что я чуть не разревелся.
Вчера после спектакля «три мушкетера» отправились к Веньке. Грустно. Некоммуникабельность. Люся очень изменилась, нервная, подозрительная. Сплетни о Высоцком: застрелился, последний раз спел все свои песни, вышел из КГБ и застрелился.
Звонок:
– Вы еще живы? А я слышала, вы повесились.
– Нет, я вскрыл себе вены.
– Какой у вас красивый голос, спойте что-нибудь, пожалуйста.
Высоцкий был в Ленинграде, видел перезапись «Интервенции», или теперь «Величие и крах дома Ксидиас» по «моей» фамилии. Расстроился, чуть не плачет:
– Нету меня, нету меня в картине, Валера. И в «Двух братьях» нет меня – все вырезали. Так надеялся я на эти фильмы. Нету меня, нету Высоцкого…
– А фильм-то получился?
– Конечно, получился.
– А что говорит Полока?
– Говорит, что все в порядке.
Высоцкий снова в больнице. Отменен «Галилей».
Сегодня выступают в «Послушайте!» новые Маяковские: Шаповалов, Вилькин – вместо Высоцкого и Хмельницкого (улетел в Италию на съемки). Вчера шеф гениально показывал, как надо работать в «Послушайте!». Если бы он так работал с нами, мы бы играли во много раз лучше и не ковырялись бы со спектаклем год.