Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Пребывание в лагере подействовало на меня весьма благотворно, а мои товарищи по несчастью оказывали мне столь большое доверие, какого я никак не ожидал. Они часто просили меня высказать свое мнение насчет прошлого и будущего, но поскольку тогда я еще сам толком не разобрался во многих вопросах, то, возможно, их надежды не оправдывал. Однако в одном я все же преуспел — мне удалось передать им часть своего оптимизма при взгляде на будущую жизнь. При том настроении отчаяния, в котором пребывали многие, это было очень важно. Они не видели выхода из сложившейся ситуации и утратили веру в справедливость. Я же утешал их, уверяя, что маятник жизни обязательно выведет всех на светлую сторону, но для этого требуется время. Настоящая мудрость заключается именно в умении ждать!

Австрийцы в лагере, в том числе и я, ждали своей репатриации. И вот однажды нас в количестве примерно двухсот пятидесяти человек посадили в товарный вагон и отправили в лагерь возле Дармштадта, в котором, насколько было известно, находился Карл Радл. Эта поездка по немецкой территории мне понравилась — я был назначен уполномоченным, призванным решать возникавшие вопросы с американской и польской охраной эшелона. Для многих из нас эта поездка впервые за долгое время давала возможность коротко пообщаться с немцами на воле — железнодорожными рабочими и пассажирами других поездов. В частности, мне удалось познакомиться с машинистом и кочегаром нашего паровоза, которым охрана сказала, кто я такой. Этот короткий разговор вернул мне утраченную было веру в наш народ.

Жесткий пол товарного вагона и сильная тряска не давали нам спать, и я провел две ночи без сна. Во время долгих разговоров мы неизменно задавались вопросами: «Кого в Дармштадте начнут первыми репатриировать, немцев или австрийцев? Разве добропорядочные австрийцы и добропорядочные немцы не одинаковы? Разве не являлось нелепостью возрождение границы между этими братскими народами, когда нашей общей мечтой было добровольное упразднение пограничных столбов во всей Европе?»

Любой национальный эгоизм мог только затормозить процесс оздоровления, если вообще не помешать ему.

Мои размышления привели меня, правда несколько позже, к убеждению, что большинству моих боевых товарищей необходимо было пройти через жернова германской денацификации. Ко мне это тоже относилось. Моей стране, которой я желал самого лучшего и ради которой не жалел себя самого, предстояло определить, не нанесено ли ей вреда в результате моих действий. Я решил пережить плохие дни вместе со своими людьми и остаться в Германии. Строка из национального гимна «И тем более во времена бедствий!» должна была превратиться не просто в пустое сотрясение воздуха.

Но пока непреодолимая сила не давала мне возможности исполнить свое решение. На протяжении многих часов мы стояли на дармштадтском вокзале в ожидании приказа о начале марша к находившемуся поблизости лагерю. (Как мне позднее стало известно, в лагере среди военнопленных распространился слух: «Скорцени у ворот!») Все проголодались, поскольку провиант, выданный на дорогу, закончился. По моей просьбе девушки из привокзальной станции Красного Креста сжалились над нами и, несмотря на тяжелое положение с продовольствием, сварили нам суп и даже угостили хлебом с салом.

Затем неожиданно раздалась команда «По вагонам!» и нас опять повезли назад в Регенсбург. Наше передвижение по Германии прошло под девизом: «Да здравствует бессмертная бюрократия!» Ведь, как оказалось, о прибытии в Дармштадт моего эшелона не было доложено по инстанции положенным образом, и поэтому его отправили обратно.

Глава 25

Снова в одиночной камере в Висбадене. — Опять в Оберурзеле. — Прикованный в грузовике. — Одиночная камера в Дахау. — Хирургическая операция под охраной. — Заключенные женщины

В Регенсбурге я пробыл недолго, и уже через несколько дней пришел приказ о моей транспортировке. В сопровождении ряда товарищей по несчастью я отправился к американскому коменданту лагеря, где мне вновь пришлось громко протестовать, когда на меня опять хотели надеть наручники. Капитану такая предосторожность тоже показалась излишней, и он более часа дозванивался до своего начальства, чтобы получить разрешение на отмену данного распоряжения. Однако в просьбе ему отказали, и он был вынужден подчиниться. Тем не менее сопровождавший меня сержант, видимо, получил специальное указание от капитана, поскольку буквально через пять минут после того, как мы покинули Регенсбург, от этих позорных железных оков меня избавили.

До Висбадена, цели нашей поездки, в тот вечер мы не добрались и остановились на ночлег в доме водителя, немца из числа интернированных лиц. Его семья приняла меня как родного сына. Впервые после войны я сидел за накрытым столом, ел из тарелок и снова пользовался ножом и вилкой. Пришлось вновь привыкать к тому, о чем за годы заключения мне пришлось позабыть.