Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Однако в общественных кругах после первого сообщения по радио, к сожалению, распространилось мнение, что наша операция стоила больших жертв. В небольшом радиоинтервью в конце октября 1943 года мы с Карлом Радлом попытались развеять этот миф. К сожалению, как это обычно бывает, первое сообщение было услышано, и ему поверили. Все же последующие уточнения оказались бесполезными и попросту развеялись в эфире. В те дни и недели ко мне стали приходить многочисленные денежные пожертвования для «жертв операции по спасению дуче». Они собирались в канцелярии моей части, а потом распределялись среди раненых парашютистов люфтваффе и моих людей.

Вернувшись во Фриденталь, я хотел вначале предоставить своим людям короткий отпуск. День начала отпусков, 26 сентября 1943 года, ознаменовался моим первым и последним публичным выступлением. Дело в том, что для всех участников операции по спасению дуче я раздобыл пригласительные билеты в Берлинский дворец спорта на праздник урожая. Мне же было поручено принять участие в церемонии награждения трех отличившихся тружеников тыла Рыцарским крестом к Кресту за военные заслуги. Это была обычная практика вручения данной высокой награды за трудовые отличия кавалерами ордена Рыцарского креста из числа военнослужащих вермахта, символизировавшая нерушимое единство фронта и тыла.

Доктор Геббельс, которому по случаю этой церемонии меня представили, выступил с речью, открыв праздник, а потом совершенно неожиданно предоставил слово мне. Это было незабываемое чувство, когда я услышал вызванные речью другого оратора ликующие возгласы, предназначавшиеся всем участникам операции по спасению дуче. Конечно, к этим непередаваемым ощущениям добавлялось и чувство гордости, гордости за то, что я смог оказаться полезным своему народу. Ведь я искренне считал, что наша операция внесла посильный вклад в победу немецкого оружия, в которую все мы тогда верили. В то же время меня смущала необходимость играть роль стоявшего над толпой пассивного объекта для созерцания, для чего я совсем не подходил. В будущем я всеми правдами и неправдами старался избегать своего представления «общественности» подобным образом. Гаулейтер Вены Бальдур фон Ширах даже разозлился на меня за то, что ему так и не удалось вытащить мою скромную персону для участия в каком-нибудь собрании в моем родном городе.

Гораздо больше радовали меня тысячи писем, приходивших как из самой Германии, так и из-за границы, от фронтовиков и простых рабочих. Причем во всех письмах с русского фронта содержалось заверение о том, что после специального выпуска радионовостей о проведенной нами операции царившее ранее в войсках унылое настроение, вызванное «планомерным выравниванием линии фронта», резко улучшилось. У многих солдат, сражавшихся в бесконечных далях и болотах России, вновь возникла слабая надежда на благополучный исход войны. И это осознание того, что мы придали немного уверенности нашим боевым товарищам на фронте, было значительно важнее, чем любое публичное признание.

После митинга доктор Геббельс пригласил меня к себе на обед. Его вилла находилась поблизости от Бранденбургских ворот на улице Герман-Геринг-штрассе в комплексе зданий, относившихся к рейхсканцелярии. Там меня представили фрау Геббельс и статс-секретарю министерства пропаганды Вернеру Науману. Мне выпала честь подвести супругу Геббельса к столу, в то время как сам хозяин дома предложил руку своей старшей дочери. Большой стол в столовой был накрыт без всяких изысков, но с большим вкусом. Обслуживал нас слуга в ливрее. При этом меня поразила простота еды — было как раз айнтопф-воскресенье[163]. Поэтому даже в таком доме на стол подали именно айнтопф, а к нему слабоалкогольное пиво.

После обеда в салоне хозяйки нас угостили кофе. К моей радости, это был настоящий молотый кофе, за чашечкой которого завязалась оживленная беседа, в которой деятельное участие приняла и фрау Геббельс.

В оставшееся время войны мне довелось видеть доктора Геббельса всего три или четыре раза. Он не скупился на злые слова, когда критиковал события и поступки людей внутри Германии или партии. И каждый раз меня поражала его открытость по отношению ко мне. Немецкий министр пропаганды часто резко высказывался в отношении своего коллеги Геринга. Конечно, все мы были склонны награждать главнокомандующего германскими военно-воздушными силами нелестными эпитетами — ведь он многое обещал, но мало что сделал. Однако таких слов, которыми награждал его Геббельс, говоря о тяге рейхсмаршала к роскоши и великолепию, от кого-либо другого мне слышать не доводилось.

Чтобы понять истинную натуру доктора Йозефа Геббельса, необходимо было понаблюдать за его поведением в узком кругу. В разговоре благодаря своему острому уму он мгновенно ухватывал самую суть. Однако, как кажется мне сегодня, он все же совершил ошибку, считая, что противник будет извлекать такие же выводы, как и он сам.