Секретная миссия Рудольфа Гесса. Закулисные игры мировых держав. 1941-1945

– Вы живете на острове, доктор Джонс, – сказал он однажды. – В определенной степени вы изолированы от Европы и от проблем, которыми живет континент. Но русская опасность велика. Очень велика!

Гесс переносил свое заточение с достоинством. 9 сентября 1942 года он написал своей жене об их сыне, Вольфе Рюдигере: «Моя жизнь всегда очень тесно была связана с горами! Не правда ли, это странно? Почти половина моей жизни прошла неподалеку от высокой горной цепи. И я более чем рад, что наш сын тоже, отправляясь в Острахталь, станет жить в горах. Проблем с языком у него не будет. Я уверен, что он быстро овладеет местным диалектом. Хотя я не могу представить его школьником, впервые столкнувшимся с серьезной стороной жизни, но это будет уже на следующий год. Для меня он – по-прежнему большеглазый мальчуган, который сидел в своей кроватке в детской комнате в Харлахинге – каким я видел его в последний раз! Но не следует забывать, что, если бы он не пошел в школу, мы бы все равно не могли удержать его в том возрасте, когда дети самые очаровательные!»

14 февраля Гесс снова написал своей жене:

«Как я рад, что малыш все еще помнит своего папу и до сих пор знает, где были спрятаны все великолепные игрушки: пыхтящие поезда, колеса которых стучат по рельсам. Эти поезда мы тайком запускали в моем кабинете в те дни, которые предшествовали моему полету. Я часто думаю о том, о чем я собирался ему рассказать и что хотел показать, используя самые лучшие во всех отношениях географические и научные издания.

Я никогда не думал о том, какую важную роль сыграли в моей жизни мои способности к технике и математике. Без них я не совершил бы «главного полета своей жизни», не смог бы управлять сложнейшими механизмами самолета Me-110 и проложить его курс. Если оглянуться назад, то все в нашей жизни имеет свою цель – даже если для того, чтобы понять эту цель, должно пройти полвека. Многое так и остается неизвестным!»

Гесс понимал, что его письма жене читаются цензурой. Но он обнаружил изъян в этой системе. Составляя письмо, он делал его копию, и когда отправлял следующее, то вкладывал ее в конверт. Цензоры, очевидно, не читали копию того, что уже прошло через их руки. Таким образом Гесс смог сообщить жене некоторые подробности своего местонахождения. В письме от 9 сентября он писал о высокой горной цепи. Он писал о том, что его сын легко освоит местный диалект. В письме от 14 февраля говорит о важности своих технических способностей. 16 июля 1943 года в другом письме Ильзе прочитала: «Цвета здешней местности необычны и очень красивы. Основной цвет – красный, это цвет земли между лужайками и полями, которые, по мере созревания урожая, из зеленых превращаются в желтые, как и осенние деревья. Я обнаружил, что мне нравятся больше здешние цвета осенью и зимой, а не в другие времена года. С одной стороны, солнечный свет осенью и зимой мягче, а с другой – вспаханные поля кажутся еще краснее по сравнению с теми, которые пашут зимой».

В первом письме упоминание о красном цвете земли было вымарано цензором. Но в копии, вложенной в следующее письмо Гесса жене, оно сохранилось.

У Гесса было много времени, чтобы тщательно обдумывать свои послания, и он с большим умом вставлял намеки, зная, что верная жена тщательно взвешивает каждое слово, которое он писал.

Старый друг семьи Хаусхофер объяснил фрау Ильзе:

– В Англии есть два района, где земля красного цвета. Один располагается недалеко от Уиндермира в Северной Англии, а другой – в Абергавенни, в Южном Уэльсе. Поскольку в Уиндермире нет полей с такой растительностью, то я думаю, что ваш муж находится где-то около Абергавенни.

Слова о местном диалекте могли иметь отношение к валлийскому языку.

Быть может, Гесс надеялся, что Гитлер и германское главнокомандование организуют операцию по его спасению, но время шло, и он понял, что его надеждам не суждено сбыться. Через год, в январе 1944 года, тон его писем изменился. Он надеялся, что его репатриируют, если признают больным, и написал жене о том, что потерял память: «Дорогая моя мамочка, я буквально часами сижу, раздумывая о том, о чем бы написать тебе, но ничего не могу придумать. К сожалению, на то есть причина, и ты, рано или поздно, заметишь ее или услышишь о ней. Я совершенно лишился памяти, все прошедшее скрыл для меня какой-то серый туман; я не могу вспомнить даже самые простые вещи. Я не знаю, чем это вызвано. Доктор долго объяснял мне, но даже его объяснение со временем выветрилось у меня из памяти. Он обещает, что придет день, когда память ко мне вернется. Надеюсь, его слова сбудутся».

И снова 26 февраля 1944 года он пишет фрау Ильзе: «Если ты не пишешь, я тоже не могу писать, поскольку мне нужен стимул. Без твоего письма я действительно не знаю, о чем мне писать. Ибо, как я сообщал в моем последнем письме, я напрочь лишился памяти, хотя врач уверяет меня, что это явление временное».