секретная музыка

Уже невразумительно цедила.

Весь мир затих как бы в недоуменьи

Недоуменья позабыв причину,

А жизнь и кончилась, и продолжалась.

Друзья с ушами, душки серафимы!

Утеха сфер, начальники эонов!

Махая крыльями и сокрушаясь

Сокрылся образ ангельского чина,

И выполнив предписанные сроки

Мы возвращаемся в исходное безличье.

Я шел домой, и хлопали тугие

Парадных двери — мертвецы, вестимо,

Спешили встретиться с друзьями,

Из темных окон раздавалась свара

За пусто место памяти и жизни,

И мне навстречу плыли косяками

Жильцы гробов, насельники кладбища,

Бельмом сияя, что варена рыба,

Могильников ближайших горожане,

Они толпясь совали всюду руки

И шаркали расслабленно ногами.

Где пролегла прогулка роковая,

Роилась их порука круговая.

Стемнело. Я домой вернулся в чувствах

Расстроенных, в волнении дичайшем.

Вы дети, ты жена, моя душа

Объята ужасом! и гибелью полна.

Смертельно то, чему я очевидец.

Но уж за окнами металась буря,

Волна толкнула в бок гранитный берег

И хлынула на улицы, сметая

Наследье дней, которые мы знали;

Дыбя гнедого, как ему пристало,

По волнам царь разгневанный носился,

Второй за ним, позвякивая креслом,

А мраморные львы сбивались в стаи,

Мяуча дико; безголовый ангел

За вереницей белых серафимов

С крестом летал над черною Невою

Безумие картины довершая.

Они утихли, вволю побуянив.

На кухне Дант с женою пили вина,

Он говорил: « Я видел эти виды

В адах естественных », и вскоре некто

Его увел, и пустота замкнулась.

Тьма обступила всё и сжала город,

И будто в пустоте она взрываясь

На стогны черный свет бросала.

Покойных ветром в море уносило.

Мосты свели, волнение утихло.

Мело, снежинки падали на землю,

Беззвучно ожидавшую кончины.

Ничем погибель не знаменовалась.

Клюв птица

Не прячь, птенец, свой клюв под крылья,

Скажи мне всё, что уже знаешь,

Как воздух клюв точит, шипя резко,

Крича как чайка.

Что лесть и бляди прелестнаго мира

Не обломают нас воспарить заочно,

Забив на ложь, обманы, летом —

Красавиц ноги.

Что без заправки, пока летит с клюва

Дурацкая песня, мотор тянет,

А дальше будет простор и ветер,

Любовь и слава.

Зима

Прилетели птицы — и улетели птицы,

Но тотчас в душе воцарилась

Молодая грусть, беспокоя сердце,

Что не улететь за ними.

Вы-то, птицы, летите в теплые страны,

Легким клином рассекаете теплое небо,

А я сижу как дурак и стучу зубами,

Коченеть уж начал.

Вы ширяете крыльями влажное небо,

Впереди синева, океан и солнце,

Легкий воздух упруго скользит под крылами,

Наслаждающимися полетом.

Позади холода и пределы мира,

С каждым взмахом светлому близясь краю,

Вы избрали сами себе погоду,

И сладка усталость.

Будь ты проклято, мерзкое время года,

Эти гнусные зимы, ледняк вонючий;

Худшие дни, проклинать вас буду,

Пока не умер.

Холод

Не грусти, Катулл, видно, ледняк этот вечный,

Раз уж боги судили, тебе уделом

Будет до смерти — а ведь глупо перечить

Своему уделу.

Крепче зубы сожми, поскольку это звучанье

Распугает муз, приведет несчастье,

У тебя не хватит денег и сил на то чтоб

Хотя бы выпить.

Наберись терпения чукчи: в тундре

Тоже теплые дни бывают,

Хотя не во всякой, увы, и десять лет я

Лета не видел.

Проще всего говорить: как худо,

Но жизнь одна, и живи пристойно;

Забудь о холоде, набей трубку,

Уже летят чайки.

На два голоса

1-й. Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Я когда-нибудь умру.

Добрый дяденька пилот,

Забери меня в полет.

Если, сука, не везет,

Значит, скоро я умру.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Значит, скоро я умру.

2-й. Тра-та-та, хуета,

Не полетишь ты никуда.

В турбодвигателе мыши

Оттянулись выше крыши.

Бесподобный люминатор

Прокусила аллигатор.

Тра-та-та, пахтакор,

Не запускается мотор.

1-й. Ты давай скорей лети,

У меня кинжал в груди.

Если ты меня не выручишь, пилот,

Если ты меня не пустишь, идиот,

То от холода и мраза, ту-ру-ру,

Я зимою прямо этою помру.

Ту-ру-ру, ту-ру-ру,

Прямо этою помру.

2-й. Тра-та-та, хуета,

Обломайся навсегда.

Стюардессы разбежались,

Крылья изруиновались.

Штурман мой давно издох,

Да и сам я, видит Бог…

Тра-та-та, парашют,

Авиация капут.

Земля

Если долго идти по земле

из одного ее края в другой

не имея в вежде своей ни в одной

по долине по чудной во мгле,

то к концу сентября

можно выйти к истинному сельпо,

где сбывается молча всё то,

что было глупо и зря.

Стопа сама найдет, где дорога,

если ты не забывчив и не забыл

приготовить мелочь, и не дебил,

ибо только то, что просто, от Бога.

Я говорю в пустоту, и ничто

смыкается за словами, разводя на свои

пустые круги. Лишь девять подземных рыб

повторяют их в полынье

асфальта: чуть только что-то не то,

вокруг вообще никого,

плавники косяками к ногам, ого,

и их голос строит, деля мою жизнь на нули,

всепоглощающая сила земли.

С каждым шагом всё меньше тверда.

В жгучей сини самая нежная зелень

повторяет ах речного шелеста

стеблю, еще-еще пашни под плугом.

Птица, испуганно шлепнув крылом,

улетает так высоко,

а ты медленно входишь в землю,

в глазах синее синее небо

за которым ничего ничего.

Все следы растворяются в почве.

Юный пахарь ведет свою первую борозду,

воткнув кусок арматуры в рваную рану

весеннего грунта. Входя в нее глубже.

Стебли, склоненные набок,

гибкие лозы и вкрадчивые побеги,

шепот и шелест ее дыханья,

голос, который звучит крещендо,

пока не взорвется солнце.

Открывать тем, кто стучится,