Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов

В этой ситуации Троцкий и его соратники поступили типично для коммунистов: как только они ощутили, что их оттирают от власти, сразу же стали большими поборниками демократии и свободы дискуссий, хотя все помнили, что пока троцкисты пользовались поддержкою большинства, они объявляли ересью саму мысль о свободе дискуссий. Естественно, это ни у кого не могло вызвать сочувствия. «В рядах оппозиции, — иронизировал по этому поводу Сталин, — имеются такие, как Белобородов, «демократизм» которого до сих пор остался в памяти у ростовских рабочих; Розенгольц, от «демократизма» которого не поздоровилось нашим водникам и железнодорожникам; Пятаков, от «демократизма» которого не кричал, а выл весь Донбасс; Альский, «демократизм» которого всем известен; Бык, от «демократизма» которого до сих пор воет Хорезм. Думает ли Сапронов, что если нынешних «партийных педантов» сменят поименованные выше «уважаемые товарищи», демократия внутри партии восторжествует? Да будет мне позволено несколько усомниться в этом».[138] Сталин не кривил душой: среди подписавших декларацию 46 новоявленных борцов за демократию встречались личности и пострашнее. Для примера назовем Евгению Готлибовну Бош, дочь немецкого колониста, которая через сожительство с Пятаковым попала в сферу большой политики. Она принадлежала к довольно влиятельному клану: ее сестра Елизавета Розмирович была женою Председателя Верховного трибунала Николая Крыленко, который не постеснялся поставить свою жену главою Следственной комиссии при трибунале. Известная в партийных кругах как «половая психопатка»,[139] Евгения Бош прославилась лютым террором в Астрахани, и за это ей поручили возглавить Пензенскую губернскую парторганизацию. Именно ей адресована знаменитая телеграмма Ленина в Пензу: «Необходимо организовать усиленную охрану из отборно надежных людей, провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города».[140] Она же явилась исполнительницей другого ленинского предписания:

«1) Повесить (непременно повесить, чтобы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийцев.

2) Опубликовать их имена.

3) Отнять у них весь хлеб.

4) Назначить заложников — согласно вчерашней телеграмме.

Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков.

Телеграфируйте получение и исполнение.

^{Ваш Ленин.}

P. S. Найдите людей потверже».[141]

Таким образом, пять лет назад Евгения Бош искала «людей потверже», а теперь требовала, чтобы к ним, троцкистам, относились помягче.[142] Смехотворность подобных требований была очевидна всем.

«Тройке» именно это и требовалось. Троцкий тут же был обвинен в том, что, требуя свободной дискуссии, он тем самым начинает раскол в партии, становится на путь фракционной борьбы. Зиновьев и Каменев обрушились на троцкистов, справедливо упрекая их в том, что еще недавно, подавляя «рабочую оппозицию», троцкисты настаивали на монолитности партийных рядов и недопущении дискуссии, а теперь сами ведут фракционную деятельность.

На Пленуме 25–27 октября 1923 г. троцкисты потерпели поражение, оказавшись в меньшинстве. 7 ноября, в годовщину революции, Зиновьев выступил в «Правде» со статьей «Новые задачи партии», где на словах поставил задачу расширения внутрипартийной демократии, а в действительности этой статьей была начата так называемая односторонняя дискуссия, представлявшая собою травлю в партийной печати Троцкого и его сторонников. В качестве своего рупора он избрал жизнелюбивого партийного вундеркинда, главного редактора газеты «Правда» Н. И. Бухарина, человека с большими амбициями, кандидата в члены Политбюро. Бухарин, как и Зиновьев, оставался в глубине души пламенным сторонником «военного коммунизма», но побаивался диктатуры Троцкого. До поры до времени он на словах горячо поддерживал Ленина и Троцкого, подхватывал и развивал идеи последнего, утверждая, что, разрушив оковы старого общества, революционное насилие создало новую форму — концентрированное насилие, воплощенное в форме государства диктатуры пролетариата. Чем больше применяется насилие, тем, по Бухарину, страна становится ближе к коммунизму.[143]