Читаем Секретная служба в тылу немцев (1914 - 1918 гг.) полностью

Представьте себе волнение, с которым следишь за продвижением какой-нибудь дивизии с русского фронта на западный. По донесениям из Льежа, здесь прошло пятьдесят воинских поездов из Герсталя и Германии. Пост Льеж — Намюр доносит: никаких признаков перевозки войск. Наконец, из донесений поста Льеж —- Брюссель мы узнаем, что все 50 поездов — в пути к Брюсселю. Из донесений четырёх брюссельских постов мы видим, что дивизия — на пути к Генту. Однако гентские посты не дают никаких сведений о прибытии дивизии. Что случались с дивизией? Очевидно, она выгрузилась. Донесения из Вахтебеке нам не только сообщают, что вся дивизия выгрузилась в этом пункте, но и указывают ее номер — 212. Раньше эта дивизия была на русском фронте.

Так было каждый день — сопоставление донесений всякого рода. Затем, в дополнение к этому, на Коллинзе и на мне лежала вся организационная работа на оккупированной территории: наблюдение за переходами через границу; переключение организаций при малейшем признаке опасности с одного пункта переправы через границу на другой; посылка денег и инструкций; посылка агентов; инструктирование [67] проводников в случае переправы через границу скомпрометированных или скрывающихся в подполье агентов.

Помимо этого, нам приходилось посылать агентов в Германию и принимать донесения от агентов, вернувшихся из Германии, спешить на свидание с важным секретным агентом, опрашивать дезертиров.

К этой работе следует прибавить ответственность по защите жизни агентов. Я хранил их адреса и имена, как священную тайну. Никто не знал их, кроме Коллинза и меня, а многие из них были неизвестны даже ему. Сведения о них хранились у нас в голове или, в зашифрованном виде, в нашем сейфе. Все агенты, работавшие в Германии или на оккупированной территории, имели номера или вымышленные имена (клички). Настоящие имена и адреса не приводились ни в донесениях, получаемых мною из Германии или с оккупированной территории, ни в перепечатанных на пишущей машинке донесениях, которые я передавал полковнику Оппенгейму для сообщения Главной квартире или Т. для отсылки дипломатической почтой.

Я был вполне прав, опуская все указания на источник в донесениях, отправляемых британским властям, не только потому, что не хотел, чтобы мой персонал знал их, но потому, что всегда существовала опасность просачивания. Доказательством этому может служить не только дело Манена, но и захват всех наших донесений, когда почтовое судно «Брюссель», шедшее из Хук в Харидж было остановлено германскими миноносцами. Когда из Англии от начальника пришла тревожная телеграмма, запрашивавшая, какие донесения находились в дипломатической почте, я мог с уверенностью ответить, что никакой катастрофы не произошло, так как, несмотря на то, что все донесения захвачены, безыменные осведомители остались в безопасности.

«Датчанин» — разведчик союзников

Я знал его как «Датчанина». Как его звали, и откуда он был родом, я не знал, хотя и встречался с ним несколько раз. Он имел вид сдержанного, воспитанного, культурного скандинава. Во всяком случае, ничто не изобличало в нем выдающегося разведчика, каким он на самом деле был. Когда я лучше узнал его, я понял, чем объясняется его успех. Он был высококвалифицированным инженером-кораблестроителем. Он не знал, что такое нервы, всегда оставался выдержанным, прекрасно владеющим собой. [68]

Ничто не ускользало от его компетентного глаза. Кроме того, он обладал поразительной памятью на мельчайшие детали морских сооружений.

Время от времени я читал его донесения и поражался им. По моему мнению, это был самый ценный агент, которым располагала союзники в Германии. Заслуга привлечения к работе такого агента принадлежит начальнику в Англии, по крайней мере, мне так кажется. Он был единственным агентом в Германии, которым располагал каш морской отдел. Его наблюдение охватывало все германские судостроительные верфи и все ангары цеппелинов. Я могу только дать самый общий обзор его деятельности, так как его донесения касались главным образом морских вопросов, которыми интересовался морской отдел. Но «Датчанин» оказывал выдающиеся услуги также и нашему военному отделу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии»Первая книга проекта «Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917–1941 гг.» была посвящена довоенному периоду. Настоящая книга является второй в упомянутом проекте и охватывает период жизни и деятельности Л.П, Берия с 22.06.1941 г. по 26.06.1953 г.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное