Секретная зона: Исповедь генерального конструктора

— Был бы вместо вас другой диссертант, я бы просто выслал разгромный отзыв в ученый совет, и не помогли бы вам два академических туза, которых вы подкинули на кон против моего членкоровского. Вы не учли, что мой туз хотя и членкоровский, но козырной и еще у меня на руках козыри поменьше рангом, за которыми — одиннадцать сбитых системой «А» баллистических ракет. Но я, ваш бывший преподаватель, хорошо помню вас как весьма способного слушателя Военной академии, и нет вашей вины в том, что судьба занесла вас не в КБ или НИИ, а на канцелярско-чиновничье поприще. Поэтому мне хочется вам помочь советом: напишите дополнение к диссертации, отобразив в нем следующие два момента:

1) изложенная в диссертации концепция ПРО может найти применение только для обороны малоразмерных объектов в виде инженерно защищенных сооружений типа бетонированных пусковых шахт межконтинентальных баллистических ракет,

2) для ПРО городов необходимо решение проблемы селекции и перехвата баллистических сложных целей в заатмосферной зоне на высотах и расстояниях, безопасных для гражданских сооружений и населения при ядерных взрывах в зонах перехвата.

Мы договорились, что дополнение перед его рассылкой Константин Александрович покажет мне. Я понимал, что от этого его писанина не станет диссертабельной, но зато из нее будет вычищена явная глупость.

Пока Трусов занимался сочинением дополнения к диссертации, я успел угодить в больницу. Повод был пустяковый: хирургическое удаление опухолевого образования вокруг осколка в области локтевой сумки. Константин Александрович дважды приезжал ко мне в больницу: первый раз — с готовым дополнением и черновым засекреченным блокнотом, в котором я набросал текст отзыва на диссертацию с учетом дополнения; второй раз — с отпечатанными на машинке экземплярами этого отзыва, которые мне необходимо было подписать.

Защита диссертации состоялась в конце февраля 1967 года, без моего участия, а 1 марта, в понедельник, меня выписали из больницы, и я, созвонившись с начальником 13 главка Минрадиопрома В. Н. Кузьминым, прямо из больницы поехал к нему на Китайский проезд. Мы прозанимались с Виктором Николаевичем в его кабинете до обеденного перерыва, пообедали в министерской столовой и снова вернулись в тот же кабинет. За обедом я встретился с Александром Андреевичем Расплетиным, который, оказывается, занимался своими делами с начальником технического отдела главка. За обедом шутили, рассказывали анекдоты. Александр Андреевич поинтересовался: правда ли, что у меня удаляли раковую опухоль? Я отшутился небольшим анекдотцем. На его лице угадывались следы обильной обмывки диссертации Трусова за два выходных.

Примерно через час после обеда в кабинет Кузьмина позвонили: Александру Андреевичу плохо. Я сразу же по кремлевке вызвал «скорую помощь» и прошел в помещение, где находился Александр Андреевич. Он сидел на стуле, размякший, опираясь корпусом на письменный стол и как бы сползая с него вправо. Вокруг него в растерянности стояли сотрудники технического отдела главка. Сзади его под мышки подстраховывал от сползания со стула Константин Капустян — сотрудник КБ-1.

Я подошел к Капустяну, сказал, что, по-моему, надо уложить Александра Андреевича в горизонтальное положение, расстегнуть воротник, открыть окна. Но на меня загалдели женщины: мол, в таких случаях нельзя трогать больного, одна даже выкрикнула: «Вы угробить его хотите?» Капустян мне вполголоса сказал: «Это конец. Точно так же было с моим отцом».

В комнату вошли две женщины-врача и почти слово в слово повторили то, что я предлагал: мол, как это вы додумались держать больного в таком неудобном даже для здорового человека положении? По команде врачей мы уложили Александра Андреевича на сдвинутые стулья (или, может быть, столы?), потом пришли санитары с носилками и унесли его в машину, доставившую Александра Андреевича в больницу на улице Грановского.

Там он скончался 8 марта 1967 года. Мне на всю жизнь запомнились прощальные взмахи его левой руки, устремленный на меня взгляд и перекошенное подобие улыбки, когда санитары выносили его из комнаты. Все это, — я не мог ошибиться, — было адресовано мне, как жесты прощания или, может быть, примирения. Я ответил ему таким же жестом, — и этот обмен жестами и взглядами был наполнен глубоким таинством, которое, увы, только в эти минуты раскрылось перед нами.

Всем этим я был сильно взволнован, поэтому отпустил свой служебный ЗИМ и решил, чтобы успокоиться, пойти домой пешком. Но помимо моей воли в голову лезли мысли о наших межличностных отношениях с Расплетиным. Вспоминались слова гениального физика Альберта Эйнштейна, что «разум представляется нам особенно слабым, когда мы противоставляем его безумству и страстям человечества, которые почти полностью руководят судьбами человеческими как в малом, так и в большом».