Секретные архивы НКВД-КГБ

Самое же странное, эти записки были обнаружены не у Педро, а у доктора Фустера, которого арестовали 8 января 1948 года. Его обвинили в том, что, «работая в ряде медицинских учреждений Москвы, он систематически вел среди сослуживцев антисоветскую агитацию, неоднократно заявлял об отсутствии демократии в Советском Союзе, клеветнически отзывался о советской интеллигенции и восхвалял жизнь за границей. Используя свое служебное положение, в целях личной наживы нелегально производил аборты. Установив связь с представителями аргентинского посольства, передавал им разведывательную информацию, получаемую от испанцев, проживающих в Москве».

На первом же допросе выяснилось, что он вступил в компартию в 1929 году, будучи студентом университета. На протяжении всей гражданской войны был начальником санчасти 18-го корпуса, затем был интернирован во Францию, а потом вместе с женой и двумя детьми приехал в Советский Союз.

— Нам известно, что вы пытались выехать за границу. Каким образом вы хотели это сделать? — поинтересовался следователь.

—Все очень просто. Так как в Мексике живут мои родители, на основании их ходатайства я получил мексиканский паспорт и отдал его в ОВИР для получения визы. Но мне в этом отказали. Думаю, что не без стараний руководства испанской компартии. Ибаррури и ее окружение очень не хотели, чтобы я уехал в Мексику.

— А почему вы хотели покинуть СССР? — зашел с другой стороны следователь.

— Да потому, что жить здесь невмоготу! Мне здесь все чуждо и враждебно! — сорвался на крик Фустер. — Не скрою, что я так же враждебно отношусь к существующему в этой стране строю. И я этого не скрывал. Я об этом говорил!

— А от кого вы это не скрывали? С кем делились своими антисоветскими настроениями? — вкрадчиво спросил следователь.

— С кем? Да хотя бы с моим однополчанином по гражданской войне в Испании Рамосом. Мы знакомы еще с университетских времен, а потом вместе воевали — он был начальником штаба 18-го корпуса, а я — начальником санчасти. Сейчас он работает инженером на авиазаводе.

— Так-так... А чем вы занимались во время войны?

— Работал по специальности. Сперва был ведущим хирургом в военном госпитале Ульяновска, потом в Центральной больнице НКПС, более известной как больница железнодорожников, а последнее время — в институте нейрохирургии.

— А как насчет незаконных абортов? Сколько вы их сделали, и за какие деньги?

— Да какие там деньги, — махнул рукой Фустер. — Несчастные женщины, само собой, испанки. Детей растить не на что, вот они и попросили меня помочь... Аборты я делал в больничных условиях, и всего четыре раза. Понимаю, что это незаконно, но отказать им я не мог.

— Ладно, — махнул рукой следователь, — аборты — это не по нашему ведомству. Скажите-ка мне лучше вот что, — заглянул следователь в бумажку, — ваши ли это слова? «В СССР за любое высказывание, направленное против Советского государства, человека могут подвергнуть репрессиям». И далее. «Выборы в

Верховный Совет проходят под нажимом, без соблюдения демократических свобод».

— Мои, — поперхнулся Фустер, — Но откуда вам это известно? Ведь я говорил это в присутствии двоих-троих надежных друзей.

— Они не только ваши друзья, но и наши, — иронично улыбнулся следователь и снова зарылся в бумаги.

— Не будете ли вы так любезны перевести вот это письмо, — протянул он несколько страничек. — Оно написано по-испански, а наш переводчик в отпуске.

— Отчего же, с удовольствием, — улыбнулся Фустер.

Но когда он взял странички, улыбка мигом сошла с его лица, и Фустер смертельно побледнел: он узнал свой собственный почерк.

— Разрешите... карандаш, — выдавил он.

— Зачем? Читайте вслух. Вы же писали в расчете на заинтересованного слушателя — вот я и послушаю.

— «Дорогая сестра, — начал Фустер. — Пишу тебе в такой момент, когда не знаю, что будет со мной завтра. Два испанца, работающие вместе со мной в аргентинском посольстве, не добившись получения виз, по договоренности с аргентинскими дипломатами решили улететь на самолете, спрятавшись в их чемоданах. Туньон улетел, а Сепеда вернулся, так как не хватило денег для оплаты багажа. В воздухе Туньон стал задыхаться и начал стучать. Его обнаружили и задержали. Сепеду арестовали на следующий день. Думаю, что доберутся и до меня. Если со мной что-нибудь случится, тебе переправят это письмо. Скрой печальную новость от стариков, а то они могут умереть от огорчения».

Фустер оторвался от письма и заплакал. Следователь предлагал папиросу, холодную воду, чай, но Фустер был безутешен.

— Что же вы так... не по-мужски, — упрекнул его следователь. — Нашкодили — извольте отвечать.

— Не по-мужски?! — задело испанскую гордость Фустера. — Да не о себе я плачу, не о себе! Я две войны прошел, и вообще — хирург, так что крови насмотрелся. И что такое смерть, знаю получше вашего. Но я десять лет не видел родителей, они состарились и без меня пропадут. А всё они, партийные вожди, черт бы их побрал!

— Стоп! — прихлопнул папку следователь. — Продолжим чтение.