Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

— Разве можно эту м-махину развернуть в-вчетвером? Мы аппарат лишь столкнем с дорожки в полевую грязь…

Соколов заверил:

— Вы плохо знаете мои возможности!

Сегю, переставший ругаться, деловито сказал:

— Месье, под правое колесо надо что-то положить, да хоть вот это запасное колесо с авто.

Соколов снял запасную резину и ногой забил ее под правое колесо аппарата. Крикнул:

— Толкаем влево, ну, еще, еще! Вы, месье, похожи на русских бурлаков. Жаль, нет под рукой художника Ильи Репина, он создал бы живописное полотно: «Бурлаки на Рамбуйе». — Повернулся к летчику: — Спасибо, доблестный Сегю, вы можете быть свободны, листовки мы разбросаем сами.

Сегю возмутился:

— Как — свободен?! Это мой аппарат! Вы знаете, сколько он стоит? А если вас собьют? Мой аэроплан пропадет. Никому не позволю!..

Де Ренье сказал Соколову:

— П-пусть летит с вами, у него есть карта маршрута. — Обратился к Сегю: — Дружок, придется чуть изменить маршрут. Н-надо этих господ из Генерального штаба доставить в Реймс.

Сегю, как капризная примадонна, начал возмущаться:

— Какой Реймс? У меня приказ — сбросить листовки над Бримоном!..

Де Ренье, убедивший себя, что эти двое — важные птицы, настойчиво повторил:

— Да, да, в Реймс! Это очень важно. И п-потом, это ведь рядом.

Сегю сердито посмотрел на Соколова, помахал пальцем:

— Но учтите, я вначале слетаю к Бримону, а там нас будут обстреливать. Никто в штаны не наделает?

Соколов цыкнул:

— Цыц, пилот! Что вы себе позволяете? Я сегодня узнаю, кто чего в небе стоит.

Сегю нахально расхохотался и ничего не ответил. Принц обратился к Сегю:

— Простите, ваш аппарат троих подымет?

Тот не смог скрыть гордость, отвечал:

— Да, военный «Генри Фарман» — аппарат новейшей конструкции, мощнейший. Он поднимает двести семьдесят пять килограммов. — Кивнул на Соколова: — Правда, этот господин, думаю, весит все сто тридцать.

— Угадали! — Соколов ловко залез на крыло, заглянул в кабину, покачал головой. — Бог мой, тут, за вашей спиной, навалены тюки листовок на полтора центнера. Да еще тяжеленный пулемет. И далеко мы улетим?

Сегю вздернул подбородок:

— Месье, я вас не приглашал, вы сами нахально пожелали лететь со мной. Аэроплан вообще-то трехместный, но листовки я должен разбросать над вражеской территорией. Это боевое задание, и я его выполню. Что касается пулемета, то можно было бы рискнуть лететь без него, но снимать очень долго, а уже начало светать. Летим без промедления!

В черной пустоте

«Фарман» над облаками

Соколов, желая сделать приятное пилоту, сказал:

— А я помню, Сегю, вашу прекрасную победу в перелете Париж — Брюссель, когда вы завоевали Гран-при. Это было в одиннадцатом году. И еще вы установили рекорд, пролетев в ноябре тринадцатого года дистанцию одна тысяча сорок два километра.

Знаменитый авиатор приятно удивился, весело сказал:

— Спасибо, что еще кто-то помнит эти победы. Залезайте, господа, в кабину. Садитесь сзади меня, держитесь крепче. В прошлом месяце с этого же сиденья выпал наш бомбометатель. Бомбили укрепления бошей под Мецем. Жак поднял бомбу, размахнулся, швырнул со всей силой, да не удержался и улетел вместе с бомбой. Так некоторое время и падали рядом. Рвануло крепко!

Соколов подумал: «Мог бы и помолчать, не пугать принца!» Он подсадил Генриха на крыло, точнее, без особых усилий оторвал от земли и поставил на крыло возле кабины, а потом залез и сам.

Здесь один за другим расположились два крошечных, обитых кожей сиденья с небольшой спинкой, очень похожих на велосипедные седла. Соколов уцепился за какую-то жердочку, которая в любой момент в могучих руках атлета могла сломаться, а под ногами и вовсе не было надежного упора.

Гений сыска — редкий случай! — почувствовал себя совершенно неуверенным. И это было понятно: он привык полагаться на свои силы, на самого себя. Теперь же все зависело от разных случайностей: настроения авиатора, силы бокового ветра, который мог в воздухе перевернуть эту «стрекозу», этих непрочных жердочек, качества и количества топлива в баке, меткости стрелков, сидевших в окопах и любивших с успехом упражняться в стрельбе по аэропланам, порой, увы, даже своим.

Сегю слегка повернул голову, лениво спросил:

— Готовы?

Соколову показалось, что голос авиатора звучит недоброжелательно, даже угрожающе. Он кратко ответил:

— Вполне! — и подумал: «Господи, мне это не нравится: очень неустойчиво, да сделать я ничего не могу! Впрочем, дело не во мне, главное — каково принцу?» Оглянулся: тот держался молодцом и даже улыбнулся.

Сегю высунул голову из кабины, попросил:

— Эй, майор, крутаните пропеллер.

Де Ренье, смирившийся с судьбой, пошел в хвост аэроплана и стал раскручивать пропеллер.