Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

Привели Фотия. На голое тело ему дали накинуть немецкую солдатскую шинель. Фотий стоял у двери. Он с собачьей преданностью смотрел в рот генерала, сидевшего за столом и пившего бокал за бокалом красное вино. Клюге уселся на кожаный диван.

Генерал спросил:

— Ты жить хочешь?

Переводчик из штаба повторил этот вопрос по-русски.

— Так точно, ваше превосходительство, очень жажду.

— Даю шанс! Нам известно: граф Соколов — русский шпион. Скажи ему: «Тебя немцы повесят!» И после этого склони к побегу. И беги вместе с графом. Понял?

Фотий побледнел, переступил с ноги на ногу:

— Никак нет, ваше превосходительство, не понял. Я не хочу к русским, они меня расстреляют. Я себе не враг…

— Пусть тебя ничто не беспокоит. Стражу мы снимем. Ты подведи графа к реке, там, где ты причалил, — это прямо по дороге, а там будет наша засада. Понял?

— Так точно!

Замысел генерала был прост: если Соколов — русский шпион, то клюнет на приманку, не желая себе смерти, захочет бежать. Если останется в тюрьме — значит, ему нельзя возвращаться к русским, где его за измену ждет военный суд. В таком случае ему можно верить.

А верить Соколову немцы очень хотели.

Начальник полковой разведки Клюге когда-то служил механиком на машиностроительном заводе «Франц Крулль» в Ревеле, а заодно занимался шпионажем. Так что он говорил по-русски. Теперь Клюге дыхнул в лицо Фотия перегаром:

— Если ты есть золдат умный, тебя наградить боевой крест и много деньги. Если нет — значит, ти есть шпион. И тебе будут делать капут — повесит. Ферштеен?

Фотий вытянулся в струнку и четко отвечал:

— Так точно, капут и ферштеен! Я этого Соколова люто ненавижу, я бы его у-у!..

— Тогда слюшай! — И Клюге научил изменника, как тому вести себя в камере.

Фотию дали поесть, выдали ношеное нательное белье, немецкую старую шинель без погон и отправили к арестанту Соколову — наседкой.

Тюремная наседка

Чем легенда тюремной наседки ближе к его реальной биографии, тем она правдоподобней. На вопрос Соколова, как Фотий попал к немцам, тот плаксиво затянул:

— А что мне делать? Вы с генералами немецкими убегли, стало быть, виноват я, меня за нерадение обязательно расстреляли бы.

Соколов громко зевнул:

— Ну и что? Кому, Фотий, твоя паршивая жизнь нужна?

— Ишь как поете. Вам, поди, жить хочется, вот и мне надо бы еще водочки попить да девкам подолы позагибать. Я молоденький, моложе вас. — Повесил голову. — Синяки, говорите? Так били меня нещадно. — И со еле-зой в голосе протянул: — И все вы причиной… А теперь получается, что немцы меня повесят. Ах, какой я несчастный. Зачем покинул матушку-родину!..

Соколов одобрил:

— Это хорошо, Фотий, тебя обязательно надо повесить. Я сам немцев об этом попрошу. Ты давно созрел, чтобы болтаться в петле.

Фотий окрысился:

— Так и вас обязательно вздернут. Еще первей, чем меня. Немцы мне прямо сказали: дескать, этот русский Соколов шпион натуральный и мы об ем всю правду ведаем. Так что вам долго радоваться на мою смертушку не придется. — Заметался по землянке, тихонько заскулил: — Что же мне, бедному, делать? Как участи несчастной избежать?

Актерские способности младшего унтер-офицера были замечательными. Ему бы к Станиславскому. Но на Соколова эта театральщина впечатления не произвела.

* * *

Сделаем маленькое отступление. Тюремную наседку практически всегда разоблачить легко. Надо знать лишь некоторые признаки.

Подсаженный агент поначалу не задает никаких вопросов по существу дела. Его первая цель — войти в доверие. Он сочувствует товарищу по несчастью, ругает следователей, говорит о беззаконии. Через день-два он начинает прощупывать сокамерника: задает разного рода вопросы, не относящиеся к следствию. Его цель — разговорить собеседника. Наседку (если в камере нет микрофонов) часто вызывают к следователю. Нередко он тут получает хороший обед. И, вернувшись в камеру, отказывается от еды, ссылаясь на то, что ему «аппетит испортили».

Впрочем, есть десятки мелких признаков, по которым наседку всегда легко раскусить. Но показывать виду не следует. Наседку следует использовать в своих целях, сообщая ему ту информацию, в которой хотелось бы убедить следователя. Гений сыска знал все это до тонкостей.

* * *

Соколов если и сомневался в добросовестности Фотия, то после его последних фраз и завываний понял: «Сейчас этот тип предложит устроить побег!»

И точно, минули полчаса, Фотий выпил кружку рислинга и снова застонал, ухватился за голову, запричитал:

— Что я наделал? Теперь нас обоих повесят! — Он вдруг остановился возле окошка под потолком, стал приглядываться к нему, словно только что разглядел. Вдруг схватил табуретку, стоявшую возле стола, просительно сказал: — Позвольте на вашу кровать поставить?

Соколов глядел на него с любопытством, иронически усмехнулся:

— Ставь, подлый предатель!

Фотий поднялся на табуретку, натужился, закряхтел, потряс толстую решетку. Вместе с оконной коробкой она ходуном заходила. Весело оглянулся, шепнул:

— Сейчас решетка соскочит. Рвем когти? Кругом тишина, караула нет.

— Не врешь?

— Век свободы не видать! Сдохнуть мне на этом месте.