Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

Солнце наконец спряталось, начало смеркаться. Вновь появился гауптфельдфебель с подносом. Он зажег керосиновую лампу, поставил на стол картофельное пюре с большим куском вареной рыбы и новую бутылку ординарного рислинга.

Соколов съел ужин. За окошком свет померк окончательно.

Гений сыска вытянулся на нарах, подумал: «Если попался в лапы следователя, то всегда необходимо делать то, что идет вразрез его интересам. Немцы хотят, чтобы я начал томиться заключением. Стало быть, мне необходимо запастись терпением, оставаться совершенно спокойным и даже извлечь пользу из заключения: хорошо отоспаться».

Он тут же забылся глубоким сном. Ему снилась Москва в весеннем цветении и сладкий, обволакивающий душу звон церковных колоколов.

Странный допрос

Среди ночи Соколов был разбужен какими-то голосами. Дверь распахнулась, и раздался крик на плохом русском языке:

— Шпион, виходить! Бистро!

Соколов не шелохнулся. Крик повторился. В землянку ворвался ясноглазый Клюге. Он заорал:

— Встать! Я тебе, рюсски шпион, приказать бистро виходить.

Соколов по манере произносить согласные звуки определил местечковое произношение Клюге. Он лениво отвечал на немецком языке:

— Заткнись, эльзасский придурок. Ты приказывал шпиону, а здесь нет шпионов. Здесь есть лишь патриот великой Германии.

Узколобый Клюге задохнулся от неожиданности — он и впрямь был рожден на берегах Рейна, некогда французских, но в 1871 году отошедших к Германии. Он тут же сбавил тон, хриплым голосом произнес:

— На допрос!

— Добавь слово «пожалуйста»!

— Пожалуйста!

— Вот это иное дело! Пошли, недомерок.

Соколова поджидали трое конвойных, и лишь для того, чтобы пройти десяток шагов и войти в дом с другой стороны.

Соколова усадили на табурет возле дальней стены, допрашивал сам Клюге.

— Имя, год и место рождения, вероисповедание, родители, место службы?

Соколов отвечал точно. Он сразу понял: вопросы носили формальный характер. Затем Клюге печально покачал головой и, глядя, словно галка, куда-то в сторону, повторил:

— Мы навели справки и выяснили: вы — шпион. Наши данные неопровержимы. Что скажете?

Соколов усмехнулся:

— У нас есть поговорка: «Мели, Емеля, твоя неделя». Русский граф с риском для жизни освобождает двух важных немецких генералов, переходит на сторону врага, и у тебя хватает ума назвать его шпионом? Тупость удивительная.

…Подобный беспредметный разговор продолжался с полчаса. Вдруг вошел какой-то фельдфебель, молча кивнул начальнику полковой разведки, словно подал знак, и Клюге угрожающим тоном закончил:

— Все ясно! Завтра — военно-полевой суд, и вы, господин шпион, будете расстреляны. — Стукнул кулаком по столу. — Завтра же! А сегодня, как положено смертнику, вам передадут бутылку рислинга. На том свете скажите всем привет.

Соколова снова доставили в тюремную клетушку.

* * *

Соколов недоумевал: для чего нужна была эта комедия?

Он зажег лампу. В ее желтом свете заметил на одеяле, которым были прикрыты нары, крошки сухой замазки и клочок пакли, которую забивают в оконные коробки как утеплитель. Поднял голову. Наверху находилось окошко с толстой металлической решеткой. Он усмехнулся: «Верно, укрепляли решетку, чтобы смертник не сбежал».

И ошибся — все было наоборот.

Читатель, впрочем, об этом скоро узнает.

На ночь Соколов помолился, благодарил Царицу Небесную за прошедший день и ничего не просил, кроме того, чтобы силы небесные не покидали его.

Совесть русского разведчика была чиста, дух не замутнен: он все делал, как надо, а это главное в жизни каждого из нас.

Сомневающийся Шульц

Шульц, как и положено генералу-разведчику, подобно петроградскому Нестерову, во всем сомневался и всех на свете считал изменниками: или уже завербованными врагом, или ищущими такого случая.

Теперь он доказывал фон Лауницу:

— Вы много знаете примеров, когда русские офицеры добровольно переходили к нам? Ноль! Солдаты, случается, перебегают, предпочитая плен войне. А тут — знаменитый полковник! И не забывайте: в России остались его жена с сыном и отец-царедворец.

Фон Лауниц возражал:

— Но газеты пишут, что Соколов избрал невероятно сложный способ побега, что его двое сообщников погибли в перестрелке. Более того, какого-то унтера он вышвырнул на полном ходу из поезда. Шпионы так не делают. Вот, глядите, свежие русские газеты, здесь продолжают с возмущением писать о «графе-преда-теле».

Шульц задумчиво барабанил пальцами по столу.

— Да, разведчики не любят шума вокруг себя, и все же…

Фон Лауниц продолжал:

— А главное, мой дорогой Фридрих, — серия фельетонов в «Русской мысли». Тут надо учитывать психологию русского человека. Знатный дворянин может сделать много глупостей: сбежать с любовницей, проиграть имение в карты, стреляться на дуэли, но никогда не обречет себя и близких на позор.

— Тем более ради службы в разведке. Но что могло толкнуть его на побег?