Секретный дьяк или Язык для потерпевших кораблекрушение

Атласов замолчал, растаял в тумане. И чугунного господина Чепесюка нигде нет. Иван твердо верил, что находись господин Чепесюк в байдаре, давно ткнулись бы носом в какую землицу. Смутно дивился, не понимал, обдумывая последние слова таинственного человека господина Чепесюка. Вот молчал всю жизнь, а в последнюю минуту выговорился.

После… Пусть все отдаст…

Зачем так шептал?

Известно было, что строгий господин Чепесюк и раньше не просто так махал сабелькой, за что порубили ему лицо, а помогал государю чем-то важным, чем-то таким, о чем лично государь до сих пор помнит даже во сне. И если он, Иван, бедный секретный дьяк, выжил в трудной дороге, то опять только благодаря господину Чепесюку. «А скажет господин Чепесюк — убить кого?» — вспомнил Иван свое прощание с думным дьяком Матвеевым. «Сразу убей!» — «А скажет, построй корабль?» — «Сразу начинай строить!» — «Да не умею!» — «Начнешь строить, научишься. И господин Чепесюк подскажет». — «Он что ж, все умеет?» — «Господин Чепесюк умеет все!»

После…Пусть все отдаст…

Горел лес, горели балаганы. Шли дикующие, как медведи на задних лапах. Палил из пищали верный гренадер Потап Маслов. Видно, смешались в последний момент мысли господина Чепесюка. «Пусть все отдаст…»

Зачем так сказал?

Не мог понять Чепесюка.

Спрашивал маиора, неукротимый маиор задумывался.

Сильный человек, отвечал наконец. Сильный и простой. Совсем как тот ученик, в котором нет ни тени лукавства. Господь, говорят, таких видит под смоковницей. И вдруг сам спрашивал:

— Если дальше ничего нет, зачем летят туда птицы?…

— Какие птицы, маиор? …Имена мужския:

Кешкея — не умирай,

Камак — озерная букашка,

Лемшинга — земляной,

Шикуйка — паук,

Чакач — просто так,

Кана — враг,

Имаркин — трава, быстро сгорающая,

Быргач — скорбный,

Талач — кот морской,

Гайчале — просто так…

Туман…

Замерзая во влажной ночи, лист за листом сожгли умную дорожную книгу «Рассуждения о других вещах или Кратчайшее изъявление вещей, виденных и пережитых». И сразу за этим посыпал из тумана снег. Иван заплакал: «Все, маиор… Не могу больше…»

— Молчи, — шепотом приказал неукротимый маиор. — Похабин молчит, и ты молчи.

— Может, умер уже Похабин?

— Он жив… Я чувствую… Молчи, не то ударю тебя… Видишь, рассеивается туман, потому и похолодало…

Услышали шум.

Приподняв головы, жадно всматривались в плывущее молоко.

Правда, рассеивался туман… Поплыли смутные тени, проявились разрывы в тумане. Потом сразу вдруг, хоть закрывай глаза, высветило — берег высокий, каменный, в расщелинах снег, буруны с шумом разбиваются о прибрежные камни, а в разрывах тумана небо темное… Пена белым покрывала полоску берега под скалами, оглушенные морские бобры ныряли в морскую глубь — поскорей забиться в заросли длинной морской капусты, там уютно…

И гора вблизи.

Такая большая, такая в снегу, что страшно. Прямо как на апонских рисунках.

— Уж не Апония ли?

Неукротимый маиор слабо покачал головой. «Теперь все равно… — сказал. — Теперь разобьет в бурунах…» Но в последний раз пересилил себя и скомандовал: «Встать!» И заорал, пинками поднимая сомлевшего Похабина: «Всем встать!.. Весла в руки!.. Я тебя убью, Похабин, если не встанешь!.. И тебя, Иван, убью!.. Но пока жив, никому умереть не позволю!.».

Пахло морем и снегом.

Медленный снег кружился над неизвестным берегом.

Часть IV. Дресвяная река

Июль 1726 г.

Годы, люди и народы убегают навсегда, как текучая вода.

В гибком зеркале природы звезды — невод, рыбы — мы, боги — призраки у тьмы.

В. Хлебников

Глава I. Сговор

1

— Хамшарен!.. Пагаяро!..

Похабин изумленно моргал и негромко ругался сразу на нескольких языках.

Крошечные оконца бани-полуземлянки, затянутые пленкой из сухих медвежьих кишок, слепо и мутно, будто бельмами, смотрели на курящуюся от тепла реку Уйулен. Горбатая крыша пленительно зеленела нежной травой, и тоже курилась. В воздухе далеко пахло древесным дымком. Дым был легче пера, а может, даже еще легче, но звери на другом берегу реки все равно останавливались. Забывая дело, по которому шли, они твердо ставили лапы в жирную влажную землю, поворачивали мохнатые головы в сторону бани-полуземлянки, укрывшейся на подошве чудовищной, белой от снега горы, и принюхивались с любопытством, с осторожностью. Хорошо знали, что нымыланская полуземлянка пахнет берлогой. А тут запах странен, настораживал.

— Нала-коша!.. Илага-пылачиган!..

Похабин сидел на ровдуге, на потертой оленьей шкуре, брошенной прямо в траву. На нем был распахнутый медвежий кафтан, наброшенный на голое распаренное тело. Сидел Похабин по-нымылански, так, что ноги под ним переплелись. Он изумленно моргал, в голове все смешалось от жара. Известное дело: баня парит, баня правит, баня все поправит, но только глупым нымыланам приходит в голову водить дружбу через баню; очень истово, даже очень и очень истово топил баню неукротимый маиор Саплин. Шагни вовнутрь, спирает дыхание. Как при входе в ад.

— Хамшарен!..

Похабин сплюнул.