– Тем не менее, когда Оллилайн предложил вам – в старые времена, но не так уж, верно, давно, правда? – сделать поставки кое-каких товаров в кое-какие страны, не входящие, строго говоря, в список покупателей этих товаров, вы прибегли к помощи именно “Астрастил”. А “Астрастил” поступила так, как вы ей велели. Ибо в противном случае Перси к вам бы не обратился, так ведь? Вы были бы ему бесполезны. – Улыбка застыла у меня на лице. – Мы – не полицейские, сэр Энтони, мы не налоговые инспекторы. Я просто напоминаю вам о некоторых взаимоотношениях, которые – как утверждаете вы – неподвластны закону, но которым и полагалось, при активном вмешательстве Перси, быть таковыми.
Мое выступление показалось мне таким неубедительным, таким беззубым, что Брэдшо, решил я, и не подумает как-то на него отреагировать.
В общем, я был прав, потому что он лишь пожал плечами и произнес:
– Какого хрена вы это сюда приплели?
– По многим причинам. – Я почувствовал, как во мне заиграла кровь, и я ничего не мог с собой поделать. – Мы просим вас угомониться. Прекратить. У вас есть титул, огромное состояние, вы обязаны выполнять свой долг перед страной, как и двадцать лет назад. Поэтому убирайтесь с Балкан и прекратите будоражить их с помощью сербов, прекратите вмешиваться в дела Центральной Африки, перестаньте завлекать их продажей оружия в кредит, прекратите, наконец, наживаться на войнах, которых вообще могло бы не быть, если бы вы и вам подобные не грели на них руки. Вы – британец. У вас в кармане больше денег, чем большинство из нас имело за всю жизнь. Прекратите. Это все, о чем мы просим. Времена изменились. Мы в эти игры больше не играем.
Я вообразил на мгновение, что произвел на него впечатление, ибо он обратил свой тусклый взгляд на меня и оглядел, будто человека, которого в конце концов стоило, пожалуй, купить. Но его интерес тут же погас, и он снова погрузился в уныние.
– К вам обращается ваша страна, Брэдшо, – по-настоящему разозлился я. – Господи, да что же вам еще нужно? Неужто у вас нет и зачатков совести?
Я приведу его ответ слово в слово, потому что по просьбе Барра я положил в карман пиджака магнитофон и резкий гнусавый голос Брэдшо записался очень отчетливо. Я постараюсь как можно точнее передать и его голос. Он говорил так, будто английский не был его родным языком, хотя никаким другим он не владел. Он говорил, по свидетельству моего сына Адриана, “небрежно глотая слова”, что характерно для протяжного кокни обитателей Белгрейвии, ухитряющихся так произносить окончания, что и не угадаешь, об одной вещи идет речь или о нескольких, и почти полностью пренебрегающих такой формальностью, как предлоги. У них свой лексикон, разумеется: у них “повышение” – это “эскалация”, если возможность, то “блестящая”, а любое событие – обязательно “сенсационное”. Их речь характерна педантичной неточностью, что должно выделять их из среды нечистых, в результате чего возникают такие перлы, как “что касается вам”. Но даже и без магнитофона я, кажется, запомнил бы каждое его слово, ибо его монолог прозвучал как вечерний боевой клич из мира, который я оставлял на произвол судьбы.