Секретный сотрудник

Ярослав совершенно искренне не желал открывать такую оригинальную бутылку, но Фёдор Алексеевич быстро нашёл нужные слова:

– Дерзай, братец… И запомни на всю жизнь: на своём желудке экономить нельзя!

– Согласен.

– Это ничего, что я перешёл на «ты»?

– Нет, конечно!

– Уже много лет твой покорный слуга руководствуется одним очень мудрым правилом: не пить говна и не пить с говном… В дальнейшем можешь принять на вооружение. Пригодится!

– Но ведь он страшно дорогой… – вопреки своему желанию, неуклюже возразил студент, глотая слюнки.

– Да, недешёвый, поди, на несколько тысяч тянет.

– Рублей?

– Зелёных тугриков с портретами мёртвых американских президентов.

– Откуда у вас такой жаргон?

– Отдыхал несколько месяцев на курорте с одной гоп-компанией – набрался. Можно продолжать?

– Давайте…

– Если верить моему другу Жан-Клоду – такого коньяка много не выпускают. Нашлёпали несколько сот бутылок – и закрыли серию.

– Тем более…

– Откупоривай, не стесняйся, лягушатники ещё подарят, я ведь для них авторитет, всемирная знаменитость, на которую даже советская власть боится поднять руку.

– Стопудово! Ох и аромат. Ох и запах…

– Ну, давай… За Татьяну Крещенскую…

– За братство студентов и преподавателей, – добавил Плечов.

– Ты куда-то спешишь? – ни с того ни с сего покладистый и обычно толерантный Фролушкин вдруг пробуравил его лихим взором.

– Нет…

– «Ямщик, не гони лошадей». Разбазаришь все тосты, за что следующую пить будем?

– Понял… За святую Татьяну, – студент пригубил бокал и зачмокал языком. – Да, это же просто что-то с чем-то… Умеют клятые господа-капиталисты!

– А ты говоришь: не открывай! Пить, братец, надо только высококачественные напитки или не пить вовсе.

– Погодите, я запишу…

– Бумаги не хватит.

– Это почему же?

– Сейчас выпью я сто пятьдесят – и начну сыпать афоризмами! Давай наливай… Между первой и второй – промежуток небольшой. Как ты там говорил, за дружбу?

– За братство!

– О! И это правильно? Студента надо любить, лелеять, наконец – уважать, чтобы он пошёл дальше своего преподавателя и принёс больше пользы трудовому народу.

– И опять – согласен.

– Кто я, если не оставлю после себя последователей, не передам своё учение в надёжные руки? Мышь церковная, не более… Учёный только тогда может считаться таковым, когда воспитает целую сеть, плеяду единомышленников, способных творить и созерцать не хуже его самого. Хорошо сказал?

– Великолепно! За единомышленников?

– Поддерживаю! Эх, вкуснятина или, как ты говоришь, смачнина!

– А не упьёмся такими темпами?

– Если и упьёмся, то что? Ляжем спать, всё равно каникулы… Похмелимся – и продолжим наш диспут. Хороший собеседник – лучший подарок к празднику. Тем более – к такому.

Ярославу почему-то сразу вспомнился рассказ Бокия о лохах. Он вздрогнул, словно пытаясь стряхнуть с себя все путы накатывающегося опьянения, и сразу стал трезв, как стекло.

– Чего это тебя так передёрнуло? – не удержался учёный, не упускавший ни одной детали из поведения своего юного друга, можно даже сказать – следивший за ним, как за подопытным кроликом.

– Не знаю. А вы почему один живёте? – перешёл в атаку гость.

– Так ведь умерла моя Настенька. Давным-давно… Вон она на пианино…

Плечов перевёл взгляд на музыкальный инструмент и увидел в прислонённой к шкатулке рамке фотографию прекрасной дамы лет тридцати пяти.

– Такая молодая и красивая? – сорвалось с языка.

– Да не удивляйся ты так… Супруга всего на шесть лет младше меня… была, просто после сорока перестала фотографироваться. Постоянно твердила: «Хочу, чтобы меня запомнили молодой и красивой!»

– Она знала, что скоро уйдёт? – догадался Яра.

– Да. В последние годы жена страдала неизлечимым недугом. Но не будем о грустном… Жизнь вечна! И всегда побеждает смерть. Но этот вопрос мы обсудим позже.

– За жизнь?

– Наливай!

Жаль, но как утверждают философы, всё хорошее имеет свойство быстро заканчиваться.

Конец «Мартина» тоже оказался неизбежным и очень скорым. Профессор не без сожаления повертел в руках пустую посудину, словно намереваясь найти на её дне ещё несколько капель – да не тут-то было! Пришлось идти к серванту, где покоилась его коллекция, за следующей бутылкой…

Плечов тем временем поднялся с насиженного места и, словно заворожённый, пошёл в угол комнаты, где стояло пианино с портретом Насти, как магнитом, притягивавшим взор. Эта женщина явно напоминала Барбару Радзивилл, часто снившуюся ему по ночам.

Ярослав повертел фото в руках и поставил на место, после чего попытался добраться до шкатулки, однако та оказалась запертой на замок.

– Не хочу, чтобы ещё кто-то тревожил её прах! – раздался сзади профессорский баритон.

– Вы что же сожгли её? – наконец дошло до Ярослава.

– Да. Согласно завещанию Настасьи Филипповны, – печально изрёк Фролушкин. – В первом Московском крематории.

– Земля ей пухом… Ой, простите, ради бога! Как-то не христиански получается…

– А кто тебе сказал, что я христианин?

– Ну… Я сам так подумал…