Секреты

Он плакал, когда вошел, потому что ударился коленом, но от слов миссис Мэйкпис расплакался еще сильнее.

— Ты ничтожество! — яростно кричала она на него. — Вас и так тяжело прокормить, а ты еще портишь еду. Берти и Лиззи придется остаться без яйца на завтрак, потому что ты такой дурак. Я надеюсь, они с тобой за это поквитаются.

Адель была сильно удивлена, когда миссис Мэйкпис заставила Колина съесть яйцо перед двумя детьми, которые остались без яиц. По его искаженному лицу она видела, что он предпочел бы два завтрака или даже больше обходиться без яиц, чем вызвать неприязнь своих друзей. А миссис Мэйкпис распаляла гнев Берти и Лиззи против Колина. Она все время спрашивала, вкусно ли им есть хлеб с маргарином без вареного яйца. Она велела им не обращать внимания на Колина целый день.

Это была такая же зловещая, расчетливая жестокость, какую проявляла ее мать. Она помнила, как Памеле давали добавочную порцию пудинга, тогда как ей не давали его вообще. Или когда Памелу заставляли щеголять в новой юбке или кофте, в то время как Адель ходила в рванье. Единственная причина, по которой она не злилась на Памелу, была в том, что она всегда понимала, зачем мать это делает.

К несчастью, Берти и Лиззи отреагировали именно так, как хотела миссис Мэйкпис. Они дурно обращались с Колином весь день. К вечеру он совсем ушел в себя, и Адель знала, что он чувствовал себя совсем ничтожным, потому что именно так она привыкла чувствовать себя сама.

С этого момента Адель невольно начала пристально наблюдать за миссис Мэйкпис: как она скупо одаривала детей цветистыми комплиментами, гладила по попкам, целовала в щечки и головы и называла их своими милыми малышами. Получатели ласк светились от восторга и, чтобы заслужить ее одобрение, наступали друг на друга как могли, в основном лишний раз делая домашнюю работу. Но скоро стало ясно, что их раболепие было не только от восхищения, но и от страха. При малейшем проступке миссис Мэйкпис поднимала на смех ребенка, так жаждущего любви. Она была мастером унижений и использовала их слабости и страхи.

Адель поняла, что все дети старше пяти лет были подобраны специально, потому что все они явно принадлежали к одному типу. Среди них не было ни одного независимого, бунтовского уличного сорванца — все они в чем-то нуждались. У всех были младшие братья и сестры, с которыми они были разлучены и по которым скучали, поэтому они становились идеальными няньками для младших. В каждом из них Адель могла узнать себя и свою историю.

Дни шли, и она слышала, как миссис Мэйкпис постоянно напоминает детям в сладких выражениях, что всю одежду, которую они носят, еду, которую едят, и игрушки, которыми играют, покупает она и ее муж. Это тоже было неправдой, потому что Адель обнаружила, что «Пихты» был благотворительным приютом и семья Мэйкпис просто управляла им.

Она обнаружила это, когда вытирала пыль в кабинете мистера Мэйкписа. На столе лежала брошюра с фотографией «Пихт», и она не могла удержаться, чтобы не заглянуть в нее. Она прочитала, что это благотворительный приют для «потерпевших детей» — безопасное место, где они могут оставаться, пока ситуация в их семьях не улучшится или пока для них не будет найдена долгосрочная опека. Требовались пожертвования, поскольку мистеру и миссис Мэйкпис, администраторам, нужно было платить жалованье и нужно было содержать дом. Кроме того, выражалась надежда, что при достаточном сборе денег можно будет обеспечить лучший быт и лучшие возможности для игры и учебы.

Но что бы ни думала Адель о миссис Мэйкпис, ей вполне нравилось в «Пихтах». Она три раза в день ела и находилась в обществе других детей и была очень рада просыпаться каждое утро, зная, что ее не ударят и не обругают просто за то, что она посмотрит на мать.

Потом домой вернулся мистер Мэйкпис и последние маленькие беспокойства Адель улетучились. Уже одно то, как все дети бросились к нему, ожидая, что он покружит их или подбросит на руках, говорило о том, что он действительно любил детей, находящихся под его опекой.

Он был высоким, около шести футов, с густыми черными волосами, усами и самыми прекрасными мягкими карими глазами, которые Адель когда-либо видела. Она подумала, что у него, вероятно, вставные зубы, потому что они были такие белые и ровные, но когда он смеялся или улыбался, — а он, похоже, делал это очень охотно, — ничто не выдавало, что у него вставная челюсть. Он был немного полноват, но это было почти незаметно, поскольку одевался он красиво и носил под пиджаком жилет.

— Адель — очень красивое имя, — сказал он, когда миссис Мэйкпис представила их друг другу. — Но ты и сама симпатичная девочка. Как ты устроилась?

— Прекрасно, спасибо, сэр, — ответила она, потупив глаза, потому что была смущена оттого, что кто-то назвал ее симпатичной, так как сама себя она такой не считала.