Секреты, которые мы храним. Три женщины, изменившие судьбу «Доктора Живаго»

Я не успела спросить, кто такой Даллес, как двери лифта закрылись.

На четвертом этаже секретарша приветствовала меня жестом, приглашающим присесть на один из стоявших в ряд у стены пластиковых стульев.

Там уже сидели две женщины. Я присела и почувствовала, что вставленная под поясом юбки бумажная салфетка сдвинулась, и мысленно ругала себя за то, что не поднялась сюда раньше.

Справа от меня сидела женщина в годах. На ней был толстый зеленый пиджак, который был в моде лет двадцать тому назад, и длинная коричневая юбка из вельветовой ткани. Я подумала, что женщина больше похожа на школьную училку, чем на машинистку и стенографистку (или, по крайней мере, как я представляла себе представительниц этих профессий), и я ругала себя за склонность к поверхностным и критичным суждениям, основанным на внешнем виде человека. На коленях женщины лежало ее резюме, зажатое за край между указательным и большим пальцами. Волновалась ли эта женщина так же сильно, как и я? Решила ли она выйти на работу после того, как ее дети выросли и разъехались из родительского дома? Ходила ли она на разные вечерние бизнес-курсы, чтобы научиться чему-то новому? Женщина бросила на меня взгляд и прошептала: «Удачи». Я улыбнулась ей и приказала себе перестать думать о всяких глупостях.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на настенные часы, и использовала эту возможность для того, чтобы рассмотреть субтильную брюнетку, сидевшую с левой стороны от меня. Наверное, девушке было около двадцати лет, хотя выглядела она не больше чем на шестнадцать. Я подумала о том, что она окончила школу секретарш. На ее голове была прическа, на создание которой уходит масса времени и заколок. Одета была девушка по последней моде – платье с длинными рукавами и шпильки, словно клыки гончей. На ней было платье, которое я могла бы увидеть на витрине магазина и очень захотела бы купить, но вместо этого пошла бы домой и нарисовала его эскиз на бумаге, чтобы мама могла сшить мне его копию. Моя чертова шерстяная юбка серого цвета была копией юбки, которую я видела на манекене, выставленном в витрине Garfinckel’s год назад.

Я слишком часто жаловалась на то, что моя одежда не была куплена в магазине, или на то, что она была уже не модной, но с тех пор, как адвокат вышел на пенсию и я потеряла работу, все наши счета оплачивала мама, которая работала швеей. Она работала в гостиной на зеленом столе для пинг-понга, который мы нашли выброшенным на улице. Мама сняла сломанную сетку и поставила на стол свою гордость – швейную машинку Vesta с ножным приводом. Эту швейную машинку подарил ей мой отец, и это была одна из немногих вещей, которые она привезла с собой из Москвы. В Москве мама работала на швейной фабрике «Большевичка», но всегда подрабатывала на стороне пошивами на заказ, в особенности пошивом свадебных платьев. Моя мама была похожа на бульдога – внешне и чертами характера. Она приехала в Америку во время последней волны русских иммигрантов, покинувших свою Родину. Границы страны закрывались, и если бы мои родители пробыли в СССР еще пару месяцев, то я бы выросла за железным занавесом, а не в «стране свободных людей» США.

Когда мои родители собирались в эмиграцию и паковали вещи в своей комнатке в коммунальной квартире, в которой проживало еще три семьи, моя мама была уже на третьем месяце беременности и надеялась на то, что я появлюсь на свет уже в США. Именно беременность подтолкнула моих родителей к эмиграции. Живот моей матери рос, а отец собрал все необходимые документы и договорился о том, что мы будем проживать у далеких родственников в Пикесвилле, штат Мэриленд. Название этого места казалось матери таким экзотическим, что она шептала про себя, словно молитву: «Мэриленд, Мэриленд».

В то время мой отец работал на оружейном заводе, но до этого учился в институте красной профессуры, где изучал философию и откуда с третьего курса его исключили за «высказывание идей, не входящих в программу обучения». Родители надеялись, что отец найдет работу в одном из многочисленных вузов в Балтиморе или Вашингтоне, годик-другой они поживут у родственников, после чего купят дом, машину и родят второго ребенка. Мои родители мечтали о том ребенке, который родится у них в Америке, и представляли всю его жизнь: рождение в чистой американской больнице, первые слова на английском и русском языках, как он научится водить большую американскую машину на большом американском хайвее и, возможно, будет играть в бейсбол. В своих мечтах мои родители сидели на трибунах, ели арахис и «болели» за свое чадо. Они надеялись на то, что у мамы будет своя рабочая комната, в которой она сможет шить платья и со временем откроет свой бизнес.

Они попрощались с родственниками, друзьями, а также с местами, которые знали и любили. Они знали, что больше никогда не смогут вернуться назад, потому что в погоне за американской мечтой потеряют советское гражданство.